Гордый кадетский корпус (СИ)

Напрасно разбудил, вот незадача. Марилев вернулся в свою комнату, но спать не лёг, чувствовал себя неожиданно бодрым. Вчерашние события царапали память, и едва отступила самая жестокая усталость, как перед глазами вновь появилась рыдающая Лина. Помолвлена с разбойником, которого разыскивает стража, спасала его, не предала, хотя за ней ухаживали два будущих мага и каждый из них мог составить более чем завидную партию для актрисы.

Любовь. Так ли она прекрасна, если мысль о ней оставляет в сердце грусть и стойкое ощущение неправильности происходящего?

О браке с Линой Марилев, в общем-то, не думал. Просто она его восхищала и будила в душе волнение, страсть. Семья никоим образом не одобрила бы этого союза, а Марилев был по натуре весьма добропорядочен. Он яростно боролся за то, чтобы выйти из рамок, назначенных ему болезнью, но к устоям общества относился уважительно. Разочарование его носило скорее умозрительный характер, но досада от этого меньше не стала.

Вчера ему казалось, что она предпочла Белика, и выбор выглядел разумным, но связать судьбу с бандитом, которого разыскивает королевская стража, как его не рассматривай, выглядело наихудшим вариантом судьбы.

Утро подступило незаметно, внизу начался обычный шум, который неизбежен, когда следует растопить печи и приготовить еду для толпы голодных постояльцев. Марилев постучал в дверь комнаты Ирре, и на этот раз девушка отворила сразу. Она уже оделась.

Вчерашние тревоги не прошли без следа, выглядела она усталой и встревоженной. На Марилева глянула пытливо и с вызовом, которого он не понял.

Внизу кадеты оказались одними из первых и получили самые горячие с пылу-жару лепёшки и душистую кашу. До Орбота остался один дневной переход, и Марилев решил, что если не удастся вновь договориться с кормильщиком, доедут и верхом.

Возвращаться в фургон актёров казалось теперь немыслимым, разве что труппе, точнее Лине, понадобится помощь. Стражники всё ещё могли передумать и схватить лицедейку. Не успели кашу доесть, а Марилев уже мысленно оправдал намерение снова присоединиться к театру: не потому, что сам этого желал, а потому что так выходило безопаснее для девицы.

Белик, видимо, успел поесть ещё раньше и в общий зал зашёл лишь затем, чтобы взять лепёшек в дорогу. Взгляды студентов встретились, и оба невольно отвели глаза, ощущая себя обманутыми или обманувшимися. Марилев себя точно так и чувствовал, да и на лице Белика виноватое выражение выглядело поселившимся прочно.

Лина завтракать не спустилась, Марилев увидел её лишь когда обоз уже тронулся, она поспешно прыгнула в фургон, словно опасалась садиться в него раньше, чем он поедет. Белик опять пристроился в хвосте рядом с телегой прежнего хозяина, а Марилев сам не заметил, как послал свою кобылу вперёд.

Осведомиться о самочувствии девицы после вчерашних событий — этого, в конце концов, требовали элементарные правила учтивости. Лина заметила его и выглянула из-под парусины. Глаза покраснели, но улыбнулась она храбро, и Марилев почувствовал, что нажитое за ночь благоразумие опять отступает под напором обаяния этой девушки.

Забылись трезвые рассуждения, и сердце просило идти за ней на край света, а надежду хранить даже если и нет для неё оснований. Ну любила она разбойника, так ведь он далеко, кто знает, вдруг мысли о нём исчезнут навсегда, и душа раскроется навстречу новому влечению.

— Забирайтесь к нам! — предложила Лина. — И Белика зовите, вместе веселее, а фургон всё равно почти пустой.

Как тут было отказать? Упоминание Белика показалось чуточку лишним, но Марилев полагал, что уговор они заключили неплохой. Честная борьба его не пугала.

— Я его позову. Ирре, садись.

Она поглядела и опять непонятно, словно оценивала его или прощалась. Спорить не стала, привязала лошадь к задку телеги и ловко забралась под парусину. Марилев развернулся и поскакал назад.

Белик брёл, повесив голову, словно посыпал дорогу грустью и поливал слезами. Приглашение живо его ободрило, шаг сделался шире, он без труда начал перегонять неспешно ползущий обоз. Марилев, помня уговор, ехал рядом.

Впереди и справа уже поднялись из утреннего тумана горы, заснеженные, горбатые. Марилев не сразу сообразил, что именно видит. Он вырос на равнине, и наблюдать эту вздыбленную землю было внове. Повеяло оттуда холодом и неясной угрозой, но Марилев списал тревогу на разгулявшееся воображение.

В фургоне скучать, действительно, не пришлось. Лина разучивала слова новой пьесы и оба, Белик и Марилев, так рьяно взялись помогать, подавая реплики партнёров, что совершенно упустили из виду происходящее вокруг. Только когда кони пошли медленнее, а колёса заскрипели особенно натужено, Марилев сообразил, что это незаметно приблизились хребты, а обоз поднимается на пологие холмы предгорий.