Гордый наш язык…

Всякое оживление словесного образа по необходимости идет от разговорной речи: только в ней этот образ нужен, живой, всем понятный, для всех приемлемый. Поначалу этот образ кажется грубым, потому что рождается в недрах низкого стиля, но, утрачивая первоначальный свой смысл, получает права гражданства как слово литературной речи. Только народная речь в образном стиле своем и способна к рождению новых слов.

Бунт, стачка, забастовка

Особенно быстро развивались понятия классовой борьбы в городе, где стремительно рос рабочий класс. При жизни одного поколения могли возникнуть слова, как будто складывавшиеся десятилетиями: развитие движения требовало и обновления слов, а через них — новых понятий о сущности самого движения, взглянем для примера на некоторые из них, сегодня известные каждому школьнику по учебнику истории.

В середине XIX века мужики в деревне, отказавшись работать в страду, когда все должны быть в поле, бродят, слоняясь, по деревне и на вопрос: «Что вы делаете?» — отвечают просто: «Бунтуем». Рассказывая об этом, П. А. Вяземский хотел сказать: вот какие мирные бывают бунты у русских мужиков. На самом же деле это уже стачка, хотя она и называется более привычным для того времени словом.

Путейский инженер А. И. Дельвиг, вспоминая события 1845 года и еще постоянно смешивая слова работники, рабочие люди и просто рабочие, обмолвился так: что-то «возбуждало между рабочими шум, называвшийся тогда бунтом». Это был именно бунт, а не стачка, как позже, не возмущение, потому что возмущение, например, могло происходить «между арестантами».

Д. Свербеев еще различал: «взбунтовались, как обыкновенно говорилось тогда, крестьяне», а вот у воспитанников дворянского лицея «в то время происходили какие-то беспорядки, по обыкновению называемые возмущениями». Для этого образованного дворянина, владевшего иностранными языками, события на Сенатской площади в 1825 году одновременно и бунт, и революция, в другом месте: «переворот, то есть просто революция». Итак, революции делают дворяне, у мужиков это стачки, которые называют бунтом. Для власти подобные выступления по-прежнему остаются бунтами, но в действительности они изменялись в своем характере. Эти изменения требовали своих обозначений.

В Словаре Академии Российской (1794) стачка определяется как союз, уговор: стакнулись люди для общего дела, а дело это — незаконное; круговая порука. Говорят о «стачке» мошенников — торговцев дровами в Петербурге (1871), о «стачке» в преступном мире (1866): «Не трону, коли на стачку пойдешь!» — то есть если договоримся. Все поначалу могло быть стачкой: о заговоре декабристов официозный журналист Н. Греч также выразился как о «нелепой стачке», да и вообще, по словам Н. Шелгунова, в XIX веке «стачку заключают и врачи, и винокуренные заводчики».

Со «стачек» начали и рабочие: сговор о сопротивлении, невыход на работу, пассивное ожидание милостей от хозяина. У народовольцев стачка — протест, забастовка. Мало чем отличается такая стачка от бунта крестьян, мало в ней сознательности. Но именно так и начиналась классовая борьба.

Слово забастовка в словари попало лишь в 1902 году, так долго оно входило в обиход. Сегодня в любом словаре стачка и забастовка даны как равнозначные, чуть ли не полные синонимы. Однако стачка — русское слово, которое применили русские рабочие на заре революционного движения, — обычная остановка в работе, вызванная экономическими требованиями; забастовка — интернациональное слово, произошло от итальянского basta, что и значит довольно, кончай.

Долго искали точное слово, способное выразить суть дела. Стакнуться в стачке — сговориться в сделке… слишком двусмысленно, здесь нет ничего специфически рабочего. Слово забастовка встречается и в словаре Даля (1866), здесь оно значит «шабаш или прогул по стачке, сообща, чтобы вынудить повышение платы» — вынудить… ясно, с чьего голоса сказано. Стакнуться да пошабашить — сговориться да бросить работу, — куда как конкретно и всем понятно. Эмоций в словесном образе еще довольно, понятия — нет. Разговорный, бытовой смысл слов еще не сгустился в революционный термин, поскольку и не «обеспечен» он был реальными действиями работников. Внимание сосредоточено на случайных признаках: на факте сговора, на остановке в работе. Нет осознанного понимания средств классовой борьбы и тем более — социальной сознательности. И в 60-е годы слово забастовка еще не утвердилось как термин, и в 70-е говорили о беспорядках, только с 80-х годов — о «забастовке рабочих», тут же и «забастовки студентов», «забастовки занятий в учебных учреждениях». Все столь же неопределенно в классовом отношении.