Гордый наш язык…

Молодежный жаргон имеет и функциональное оправдание — самое важное из доказательств его практической ценности. Им можно, например, отпугнуть — как комара запахом, им можно высмеять или оскорбить. И вот результат: он отвалился, отлип, отсох, отрубился — в последовательности появления этих глаголов в речи. Усиление грубости — усиление силы слова в отношениях с внешним миром.

Писатели, остро чувствующие современность, замечают постоянное перетекание понятия в образном слове, стремительно утрачивающем свой задор и накал.

У Василия Белова — «Иванов провел очередную летучку — планерку — оперативку — пятиминутку (термины снашивались как медные пятаки)…» А потому что — не термины вовсе. Такие же… пятиминутки.

Описывая свои молодые годы, ушедшие 60-е, Владимир Крупин столкновением современных слов с их прежними образными эквивалентами хорошо передает самый воздух тех прежних лет: «В те годы это называлось кадрёжкой, сейчас — приколом», а что теперь стекляшка — было тогда деревяшкой, а что делает диск-жокей, то в эпоху домашних патефонов выпадало на долю заводилы. «А китайские кеды? Куда там кроссовкам.»

Отрицательная характеристика неприятного человека создается на новых языковых основаниях. Кого называют ласково страшок? Как назовут делягу? Нужник — нужный человек. В смехе рождается истина, в сокровенности словесного образа отражается и наше отношение к тому, что требует незамедлительной оценки.

Эмоция и есть отношение, всегда конкретное, сиюминутное. Но ее не выразишь, ее не поймут, не будь в основе ее глубокого словесного образа, что таится до времени в глубинах корня. В этой речи, собственно, и нет ничего, кроме попытки выявить образ.

Вспомним выражение о своей руке или протекции. Молодежи мало выражения имеет руку. Скажут: имеет волосатую руку. Так верней, потому что волосатая покрепче, она надежней все устроит и уладит. Но когда на этом ироническом образе строится отвлеченный термин волосатость, трудно понять, о чем речь: образ утрачен (термин его поглотил).

Во всяком случае подобное словотворчество вполне естественно, как естествен, например, одуванчик в поле. Но отцветет одуванчик — сорвите его, иначе занесет он свои семена во все огороды окрест, доставит хлопот. Не к чему насыщать подобными словечками и молодежные повести. Особенно много их в современных журналах. Можно составить целый словарь выражений, откровенно грубых, но чем-то милых авторам таких повестей. Вот разговор молодых людей, составленный из реальных фраз, которые извлечены из журнала «Юность»:

— Опять завелся! Завязывай!.. Заимел на всякий, притырок, и отвалить захотел?

— Ты не сечешь моих мыслей, фантомас. Только большое дело дает большой кайф.

— Перебьешься. А уж фасад я ему покрашу, дам по рогам, это уж точняк.

— Уловил… Сделаешь? Спасибо, старина. Так звякни.

Вот уж верно: «Ой, ребята! жутко хорошо!»

Молодежная речь — речь устная. Тут важна интонация, отношение, даже взгляд, который способен сгладить ощущение грубости или выразить мысль с убийственной остротой. Записанное, да еще и поданное столь густо на печатных страницах, утрачивает оно почти весь свой аромат, как цветок на гербарном листе. Не дело писателя — хватать все подряд, что подвернется под руку. Литература обязана делать выбор — из многих вариантов речи. Литературный язык — не разговорная речь и тем более не жаргон. Искусство художественного слова, как говорят мастера, — это способность создать образ, выразить словом, умело вплести в собственный его стилистический ряд.

На чужой эмоции не проживешь, на старинном образе не выедешь, коли своего понятия нет!

«Мурло мещанина» и русская речь

В истории народа, его языка и понятий частенько случается так, что слово и понятие не сходятся до поры до времени в общем фокусе: то слово не найдено, хотя жизнь настоятельно требует его, то, напротив, слово уже есть, но не наполнилось смыслом жизни и означает не то, что могло бы. Это великий соблазн для мещан — любителей слова, слова не понимающих. Они моментально подхватят его, стремясь приспособить на личные нужды, точно так же, как хватают они все вокруг, что плохо лежит.

Этическое и общекультурное представление о мещанстве как о явлении возникло в конце XIX века. К сожалению, явление это, как будто начисто отвергнутое советским обществом, все еще живо, и все еще в нашем активном словаре находится слово, обозначающее его. Мещанство, по видимости исчезнув в социальных вихрях XX столетия, одновременно разнеслось мельчайшей пыльцой по душам многих людей, вроде бы вовсе не мещан.

Приноравливаясь к любым временам, мещанство вползает и в новую жизнь, проявляет себя в психологии, в культуре, в языке.