Читаем Гордый наш язык… полностью

Поговорка превратилась в идиому, в которой слова не могут ни склоняться, ни спрягаться, ни заменяться другими, как только стали варить и мясные щи (тогда для овощного отвара установили уточняющее именование пустые щи).

Впервые «куря во штяхъ» поминается довольно поздно — в «Росписи царским кушаньям» 1610 года. Мясные щи, в том числе и с курятиной, в России, разумеется, варили и позже. Внимательный читатель, должно быть, помнит, что еще шолоховский Нагульнов покупал курей «к лапше да ко щам». Однако такие щи лишь изменили смысл старой поговорки, и не им она обязана своим появлением.

Самая старая запись поговорки сохранилась в хрониках XVII века о Лжедмитрии; она известна в немецко-латинском и русском лексиконе 1731 года. И в древности, и сегодня, в современном фразеологическом словаре, все так же по старинке пишется: «Кур во щи». Изменялись звучание и значение старых слов в связи с изменениями жизненных обстоятельств и даже гастрономических пристрастий, и образный смысл выражения стал понемногу забываться. И вот тогда-то…

Создать новое сравнение на основе старого фразеологизма пытались многие, и делали это искусно. И. А. Крылов, например, «перевел» кура в ворону, а русские щи заменил французским супом («как ворона в суп»). Суп — это похлебка со специями (наши предки их не знали), а ворона — совсем не кур, так что и новое сочетание — не просто «перевод», оно и само содержит в себе тонкую басенную мысль.

Современные писатели решили окончательно «прояснить» старую идиому: «как кур в ощип». Предполагать здесь ощи́п просто невозможно: ударение в этом слове во все времена могло быть только на втором слоге, это ведь не на о́щупь, а в нашем сочетании ударение устойчиво: во́ щи.

Однако «уточнение» пошло в ход, многие прямо убеждены, что только оно и является верным толкованием идиомы, хотя известно, что чем понятнее идиома, тем она «свежее» по времени и тем больше шансов, что она — не исконно народная. Это толкование все чаще используют и журналисты, которые даже осовременили выражение: «влип, как кур в ощи́п» — рифма, не делающая чести вкусу. Кстати, в нем ставится уже и запятая, что правильно, поскольку перед нами — сравнение с тем самым куром; в исконной же поговорке запятая не нужна, ибо в устойчивых оборотах запятые никогда не ставятся. Отсутствие запятой — свидетельство древности и подлинности идиомы. Кур в далекие те времена все-таки попал «во́ щи».

Предлагались и другие объяснения. Попасть во щап — в затруднительное положение; тоже неубедительно. В истории русского языка нет подобного случая, чтобы слово из трех звуков одновременно изменило и ударение, и гласный корня, да еще и утратило конечный согласный, то есть из во ща́п превратилось в во́ щи! Этак можно придумать многое…

Попасть как кур в ощуп — совсем смешно: «щупают» обыкновенно курицу, а кто же в трезвом виде станет щупать петуха? Надуманно и бестолково.

Будем уважать и образный строй и работу мысли наших предков, те словесные образы, что когда-то создали они для нас. Всякая идиома в любом языке — штучный товар, отточенный образ, а образ конкретен.

<p>Эмоция и образ в действии: речь молодежи</p>

Во все времена веселые школяры чуть-чуть искажали свою речь — и делали это отчасти сознательно, чтобы хоть чем-то отличиться от своих наставников. При этом они вовсе не отдавали себе отчета в том, что уродуют родной язык.

В XIX веке влиятельные лингвистические школы вообще полагали, что развитие языков именно так и происходит: сменяются поколения, и каждое новое преобразует родной язык, совершая это отчасти из чувства протеста против старших, потому что в молодости так неприятны их менторский тон или ложный пафос. Языковая игра, начатая в детстве, с усвоения речи окружающих лиц, со временем развивается в настоятельную потребность самовыражения в слове; подобные словесные игры развивают творческие способности, в них создается вкус человека. Это своего рода «языковой эксперимент», важный и в социальном смысле. Многие в детстве пишут стихи — тоже игра со словом.

Обычно говорят о молодежном жаргоне. Он действительно когда-то был очень распространен. Жаргон — специальная речь корпоративно замкнутых обществ, к числу которых относились и средневековые университеты, и воровские шайки, и маклерские фирмы, — современные студенты, разумеется, ничего общего с ними не имеют. Молодежная речь теперь иная, она обращена к будущему и, в общем, по характерному для нее стилистическому тону, оптимистична и энергична, и направленность ее — творческая.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки