Гордый наш язык…

В начале же XX века выработалось немало терминов, которые вобрали в себя содержание возникших тогда словесных образов и образных фраз. В этом деле ведущая роль принадлежала поэзии. Отзываясь на потребности времени, поэты начала XX века создали слова, отразившие настроение современников, для которых то были еще не понятия, а только образ: весомость и невнятица у А. Белого, безвыходность, безбрежность, запредельность, напевность у К. Бальмонта, бездарь у И. Северянина и др. Особенность таких слов в том, что эмоция в них передавалась с помощью отвлеченных «книжных» суффиксов, которые прежде в сочетании с этими корнями не были известны. Выходит, что новый образ можно было создать не только в законченной фразе, необязательно перестановкой или переосмыслением слов, а простым сложением разных частей самого слова — суффиксов, корней, приставок. Эмоция, образ, переполняя фразу, сгущались в пределах слова — самый близкий путь от всплеска эмоции до логической ясности термина. Время торопит — некогда ждать неторопливых переходов от одного к другому.

Это — важное открытие нашего века, сделанное в литературном языке, и впоследствии мы не раз им воспользовались.

В 1921 году учителя отмечали, что прежние выражения стали заменяться странными сочетаниями: четкий стиль вместо отчетливый — от читать; выявление вместо проявление («выявление характера»); любимое слово начала века настроение стало замениться словом самочувствие, а сегодня мы свободно пользуемся обоими, не подозревая, что поначалу одно из них должно было заменить другое, потому что точнее выражало личное переживание человека.

Выбор слова при замене прежнего показателен сам по себе. Внутренней формой своей «новое» слово выражает изменившееся отношение к сути явления. Потому и потребовались новый поворот мысли, новая словесная оценка. Так могли возникнуть слова-символы, которые настолько точно выражали сущность эпохи, что оказались под опасностью запрета властей.

При Павле I были запрещены слова гражданин, отечество, даже представитель. Понадобились другие слова, которые и появились. Не обыватель (как требовал Павел) вместо гражданина, а мещанин, и тут же нейтральное горожанин. Все три слова общего смысла, но вот какая решительная разница: обыватель — обитает, мещанин — сидит на своем месте, горожанин же проживает в городе. Обыватель — бывает, мещанин замещает, а горожанин — то же, что гражданин, но только по-русски сказано, не по-славянски. Есть разница? Есть. Она сознавалась и в те времена, когда возникали слова. Слово живет не само по себе, его употребляют люди. Так и осталось в осадке нечто, что сохранило для нас эту разницу: обыватель — неодобрительно и с укоризной, мещанин — почти так же, но с большей силой. А вот горожанин, оттого, что происходит от гражданина, — слово нейтрального смысла, самое общее слово.

Вот ведь верно: выгонишь в дверь — влетит в окно. Нужно — так нужно, ничего не попишешь. Когда под запрет попало слово отечество, вспомнили старое книжное слово отчизна, а чтобы в пару к нему сохранилось и народное русское, стали с измененным ударением пользоваться словом роди́на: ро́дина. Так запрет на слово стал толчком к появлению новых, которые, заменяя прежние, впитали в себя и значения их, и смысл, и образ. Ведь отечество и отчизна — обшего корня, оба связаны с землей отцов, вот только суффиксы разные; приходится прятаться и за суффиксами.

В 30-е годы XIX века «не пропускались многие слова, между прочими: республика, мятежники… и таким образом, — пишет мемуарист А. И. Дельвиг, — слово республика заменялось словом общество, а слово мятежник заменялось словом злодей, отчего выходила галиматья». И в этом случае «казенные» слова-заместители не вполне отвечали нуждам общения: не были связаны с теми, которых замещали, ни образом, ни понятием, хотя бы близким. В них слишком явно проглядывает намеренность; не органичны они для самого языка, а потому и бесполезны. Вот отчего и галиматья… разве всякий мятежник — злодей?

В 1848 году под подозрение царской цензуры попали слова из лексикона В. Г. Белинского: принципы, прогресс, доктрины, гуманность и прочие, поскольку и они якобы «портят наш язык». Портят настолько основательно, что с мая 1858 года запрещено употреблять в печати слово прогресс. Однако демократическая печать не отказалась от понятий, связанных с этими терминами, и стала понемногу подбирать им замены. Не прогресс — так движение, развитие, обновление… Еще описательно, целыми оборотами речи, уклончиво, но вполне понятно.