Читаем Гордый наш язык… полностью

В годы консервативных реформ размышляли над проектом нового университетского устава, предлагая отменить слова университет, академия, ректор, профессор, доцент, факультет, лекция и другие, ставшие интернациональными. Можно себе представить, То получилось бы из этой «реформы». Придумали бы новые слова, может быть и удачные, но — зачем? Термины образа не имеют, да и трудно составить новый термин на основе только русского корня.

Вместе с тем каждое слово, получившее вес в свое время, становится символом. «Два чрезвычайно характеристичные слова, — заметил А. В. Никитенко в 1873 году, — из которых каждое выражает целую эпоху и целую систему, господствующую в высших административных кругах: распекать принадлежит николаевскому времени, подтянуть — нынешнему» (то есть времени Александра II). Глаголы в их переносном, образном смысле стали признаком времени. Содержанием же их наполняли люди, представители разных классов.

А вот и еще примеры совсем другого рода. В XIX веке хирург назывался оператором, практикующий врач — практикантом, исполнитель на музыкальных инструментах — игрецом, и т. д. Почему бы нам и не сохранить эти слова в таком их значении? Ответ однозначен: неточно, неудобно, нехорошо. Не содержали эти слова того значения, какое требуется для обозначения определенных специалистов. Сами специалисты только возникли, и сознание искало ближайшего образа, которым можно было бы отметить особенности нового понятия. Образа нет. Игрец, например, и шутник, и игрок, и картежник — все вместе, но также и музыкант. И на дуде игрец… Но рояль не дуда, так при чем тут игрец?

<p>«Кур во щах»</p>

Бывает и так, что старинный словесный образ, основательно подзабытый по причине изменения и культуры, и быта, со временем становится вдруг чем-то важен. Тогда возникает — вполне понятное и обычное — желание его «оживить», то есть как бы понять с точки зрения своего времени, включить и его «образ» в современный образный ряд. И часто приписывают старинному образу вовсе не тот смысл, который слово имело когда-то. Самый яркий пример этого — выражение (попал) как кур во щи. Многие читатели сразу же возразят: не во щи, а в ощип. Найдутся и такие, кто скажет по-иному: в щип или в шип, а не то и что-то иное придумают. Важно, что каждый пытается объяснить почти непонятный теперь образ речения, именно в образе этом отыскивая смысл поговорки.

Попробуем разобраться, кто прав. Петербургский писатель Борис Тимофеев, один из создателей «ощипа», сорок лет назад заметил: «Из кур, как правило, щей не варят. В чем же дело? Куда же в таком случае попал петух (кур в старинном именовании)?»

Писатель волен воображать, историк языка обязан внимать фактам. Факты же таковы. Слово щи происхождением связано со словом сок и похоже на сочень (но в нынешнем сочне сока тоже нет). После многих изменений гласного ъ в корне возникло сложное сочетание счи, шти, сти, а произношение щи стало литературным; между тем именно оно содержанием своим никак не напоминает ни о соке, ни о жидкой похлебке. В старинных текстах находим упоминание о щах репных, капустных, борщевых (из травы борщевика), зеленых и прочих, и просто серые щи — все это постный овощной суп, в котором согласно определению никакого мяса быть не должно, даже куриного (в те отдаленные времена мясные и рыбные отвары одинаково именовались ухой).

Кстати сказать, до недавнего времени пили не лимонады, а именно «кислые щи», которые продавали в бутылках наравне с ягодным или фруктовым квасом. Об этом напоминает бытовая проза XIX века:

В это время хозяйка Лукича появилась в дверях с бутылкою шипящих кислых щей.

— Милушка, не удержу-у-у! ей-ей! — заголосила она со смехом. — Другую бутылку выпускаю.

— И того сделать не могла! — сказал Лукич, приняв от жены бутылку и забив кулаком крепко пробку

И. Генслер

Так и первый учитель малолетнего Герцена, «по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал» обо всем.

Сок… и, конечно, без всяких кур. Так было и в древности.

«Домострой», русский письменный памятник XVI века, специально говорит о том, как мелкую рыбку, высушив, растолочь в муку: «в пост во шти подсыпают» — в овощной суп.

Когда создавалась поговорка, еще знали, что никакого мяса «во штях» не бывает, поэтому упоминание о незадачливом куре, который исхитрился попасть во щи, имело особый смысл, как и полагается ехидной поговорке. Попасть в овощную похлебку — это нужно суметь! Нет ничего удивительного и в том, что кур попал в ощип. Каждую курицу ощипывают. Но каким образом домашняя птица может попасть «во щип» (в капкан)? Кур ведь не дичь.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки