Гордый наш язык…

Образное представление о деловом концентрируется в имени. На первых порах слов, обозначающих «делового», множество: деловец, деловик и др. Деловец пришел из XVIII века, так называли дельцов известный ученый А. Т. Болотов и его современники. Слово неприятное. О педагоге Д. Ушинском писал его ученик: «Работал чуть не по 20 часов в сутки, труженик; сильный, трезвый ум этого настоящего деловика, очень образованного…» Слово деловик хоть и овеяно положительной эмоцией, но очень неуклюже.

В середине XIX века появился делец — и тоже поначалу как вполне приличное слово. В дневниках цензора А. В. Никитенко делец — деловой, деятельный, энергичный человек, прежде всего капиталист, но не только капиталист. Журналист или правительственный чиновник, деятельно участвовавшие в жизни, также именовались дельцами. Да и вообще официальные лица почитают его вполне приличным обозначением делового человека, например известный нам А. Б., который и сам чиновником был, да притом из важных. Но в обиходной речи людей демократической среды делец с самого начала получило неодобрительный смысл. С осуждением поминают его критик и писатель А. В. Дружинин, петербургские бытописатели; для Вс. Крестовского в его «Петербургских трущобах» дельцы — «мастера» в шулерском доме, тогда как чиновников, «деловых людей», он же постоянно именует делягами. Так, в самом слове делец обнаружилось нечто неприятное, но таково уж свойство русских слов: пристегнули соответствующий суффикс, значит — сразу же зарядили слово новой экспрессией, в данном случае отрицательной. Мерзавец, подлец, стервец… делец. Сегодня для нас делец — совершенно неприемлемый тип деятеля, хуже, чем деятель…

Можно проследить, как сто лет назад в обществе возникало представление о дельце. Мемуары описывают не только лиц и события, они выражают и дух своего времени, а дух этот лучше всего заметен в предпочтительности того или иного слова. Мемуарист-аристократ К. Ф. Головин и публицист-демократ Н. В. Шелгунов видят это по-разному.

У Головина рядом: «Были, правда, и встарь деловитые люди» — хозяева в деревне, каждый мечтал «о биржевой спекуляции и воображал себя дельцом»; а вот и по поводу провинциалов: «Узнал я кое-кого из местных так называемых деятелей» — и это «были не только деловые люди, но прямо „дельцы“ в тесном смысле слова, смотревшие на городское благоустройство с точки зрения своего личного благосостояния». Дельный — деловитый — деловой — деятель и делец, да еще «в самом узком значении слова», — все тут есть, но хорошо видно, что делец лишь тот, кто «около» настоящего дела. Понятие о настоящем деле тоже постоянно меняется, так что многие мемуаристы на рубеже XIX—XX веков в ранг «дельцов» возводят последовательно бюрократов, затем финансистов и после всего политиканов.

А вот свидетельство Шелгунова из 80-х годов: «Люди дела, то есть теперешние деятели — дельцы». Значение еще положительное: в демократической среде уважают деловых людей. С осуждением говорится о других: «наши деловики» — о финансисте, банкире, аферисте, дельце, потому что все они, «собственно, дельцы практики, но с особенным умственным оттенком», «практические дельцы» (такие, кого мы сегодня называем практиками). Пока связано было слово с корнем дело, оно сохраняло и положительный смысл: люди дела, люди практики — нужные люди. Но жизнь вторгалась в суть деловых отношений, и истинное, высокое дело отходило на задний план. Человек оставался «при деле», ничего не делая.

Потом появился деляга. Поначалу слово обозначало вполне приличного человека, если, конечно, оно не стояло в кавычках. В словаре Ушакова (1935) это слово хотя и описано как разговорное, да еще и фамильярное, но смысл его — деловой человек, хороший работник. Хороший работник!

А сегодня? Словарь Ожегова: «Деляга (просторен. неодобрит.) — человек узко деловой, озабоченный главным образом непосредственной, ближайшей выгодой»; «Делец — человек, который ловко ведет свои дела, не стесняясь в средствах для достижения своекорыстных целей». Тут, но крайней мере, все ясно: деятель — делец — деляга обозначают разных лиц, уклоняющихся от общественно полезного труда, и язык сам, переносным значением слов своих, поворачивая эти слова так и эдак, пробуя их с разными суффиксами и определениями, обнажает в самом именовании «творческую суть» подобных лиц.