Читаем Гордый наш язык… полностью

Клим Самгин у М. Горького находится на уровне мироощущения — его мировоззрение выражается в настроениях, чувствах, неосознанных действиях, заводящих его в тупик. Это книжное слово и вводит Горький в свой роман. Оно очень точно отражает обстановку начала XX века, когда, по словам писателя Андрея Белого, в сердцах людей внезапно возникло противоречие «между мирочувствием, новым, и мировоззрением, ветхим». Нужно было их примирить, совместив в чем-то общем. В чем? В понимании мира. И вот миропонимание — совокупность взглядов на мир, понимание действительности, способность активно участвовать в переделке мира; слово миропонимание пришло из публицистики Г. В. Плеханова, В. В. Воровского и других пролетарских революционеров. Оно впервые вошло в словарь Ушакова в 1930-е годы.

Мировосприятие совершенно новое слово, отмечено в только что изданном словаре Академии наук (1982), а тут на подходе все новые и новые, например: миропостижение — в «Литературной газете», а может быть, и где-то еще. Этих новых слов в словарях еще нет, иные и вовсе непонятны, вроде вот миропонятия в одном молодежном журнале в речи одного молодого человека, нашего современника: видимо, он не понял слова миропонимание и заменил его тем, что попроще. Миропонятие — ошибка, потому что понятие есть результат уже законченного мировосприятия. Понятие и понимание различаются как итог и как действие.

По-видимому, и дальше, дробясь в сознании и выражая разные частные оценки общего понятия, будут рождаться новые выражения с начальным миро. Пусть рождаются; они и исчезнут, не задерживаясь в нашем словаре. Только термин имеет право на долгую жизнь, важный и точный термин. То, что начиналось сто лет назад как миросозерцание, а затем оказалось важным как мировоззрение, все определеннее и тверже отливается в новом и действенном слове: миропонимание. Не только созерцать и не просто действовать, но также и понимать этот мир, который вокруг тебя. Жизнь уточняет понятие, из многочисленных представлений о мире выбирая самые точные признаки.

<p>Неуловимые нити образа</p>

Некоторые движения образа в слове сегодня трудно проследить. Много заинтересованных лиц, готовых скрыть возможно важные смыслы известных слов.

Скажите, например, почему в 1830-е годы вместо привычного нам мой предшественник — по должности, например, — стали вдруг говорить мой предместник? Понять-то можно: важно, что занимаю его место, а вовсе не то, что шествую за ним. Не время замены важно отметить, а место сидения — за столом или в должности. Слово не привилось.

«Какое было предыдущее его…» — писал П. А. Вяземский вместо принятого в то время предшествующее; сегодня мы предпочтем иное выражение, скажем: «Каково же его прошлое?» Нашей мысли не важно, каким образом человек дошел до сегодняшнего дня, или что предшествовало его состоянию сегодня. Мы отмечаем просто и ясно, что было у человека прошлое.

А вот из практики учителей. В начале XIX века перед посторонними давали они образцовые уроки, показывали образцы своей работы. Много позже, в 1870-х годах, в Петербурге стали в тех же целях давать примерные уроки, то есть опять-таки показывать пример. Пример — не всегда образцовый, а что до показа… не лучше ли и сказать: показательный урок? Так и говорят школьные учителя сегодня. Без претензий и в точном соответствии с сущностью дела: показать покажу, а вам уж решать — образцовый урок или только примерный. Таково же и отношение к тому, что мало-помалу проясняется, стоит человеку заняться делом вплотную. Древнейшее слово проясниться как бы рождено для выражения этой мысли. Из тумана неясностей предмет или дело проясняются сами по себе. Но со временем этого слова показалось мало. Предмет или дело стали вырисовываться — немного искусственное словечко, потому что выражает другую мысль: не само по себе проясняется, а как бы рисуется вашим сознанием, может быть и не совсем точно. С 1978 года даже в центральных газетах встречаем мы новое слово, в разговорной речи известное лет тридцать: высвечивается. Не само по себе проясняется, не с помощью воображения рисуется, а как бы нехотя, давлением обстоятельств, мастерски подсвеченное со стороны, — высвечивается! Все дальше отходит восприятие от реальности, все больше внимания уделяется личному переживанию, ощущению человека, который хочет прояснить для себя суть дела: дело проясняется — дело вырисовывается — дело высвечивается! Трудно такую замену принять. Разве что в шутку, когда захочешь сказать иронически: дело как будто высвечивается — ан все еще ничего не ясно!

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки