Горе невинным

– По чести говоря, я не вижу смысла в каких-либо догадках. Много лучше ничего не знать. Тогда можно продолжать жить так, как мы жили.

– Ну нет, это невозможно, – возразил Филип. – В этом ты ошибаешься, моя девочка. Гнильца уже проросла.

– Что ты имеешь в виду?

– Хорошо, давай возьмем Эстер и ее кавалера – честного и молодого доктора Дональда. Отличный парень, серьезный и… взволнованный. Он, конечно, не думает, что Эстер убила Рейчел, – однако не уверен в этом. И смотрит на нее полными тревоги глазами, когда считает, что она этого не видит. Но она-то замечает на себе его взгляды. И вот что получается! Виновата она или нет – тебе, конечно, лучше знать, чем мне, – но если она ни при чем, что прикажешь ей делать с этим молодцом? Повторять раз за разом: «Пожалуйста, пойми, что я не делала этого»? Ну а что еще можно сказать в таком случае?

– Прости, Филип. Мне кажется, что ты фантазируешь.

– А ты, Полли, вовсе не имеешь воображения. Теперь перейдем к бедному старине Лео. Свадебные колокола глохнут… брак с Гвендой удаляется в неведомом направлении. Девушка жутко расстроена. Ты заметила это?

– Я совершенно не представляю, зачем отцу надо снова жениться в его возрасте.

– Сам-то он прекрасно знает, зачем! Как понимает и то, что малейший намек на любовную интрижку с Гвендой наделяет их первоклассным мотивом для убийства. Жуткое положение!

– Нелепо даже думать о том, что отец мог убить мать! – заявила Мэри. – Подобные поступки просто невозможны.

– Наоборот, возможны. Почитай газеты.

– Не среди людей нашего круга.

– Убийство не знакомо с общественными предрассудками… Так, есть еще Микки. Его все время что-то крутит. Странный, все время чем-то недовольный парень. Бесстрастная Тина пребывает в чистоте и неведении. Однако она сохранит хорошую мину даже в том случае, если ей есть что скрывать. Теперь возьмем нашу бедную старую Кирсти…

На лице Мэри появились признаки легкого оживления.

– А вот она, кстати, может оказаться искомым решением!

– Кирсти?

– Да. В конце концов, она иностранка. И, как мне кажется, в последнюю пару лет страдала от жутких головных болей… Куда более вероятно, что это сделала она, чем кто-то из нас.

– Бедолага, – проговорил Филип. – Неужели не заметно, что именно это она твердит себе самой? Что все мы сойдемся на том, что виновата именно она? Удобства ради! Просто потому, что она не принадлежит к семье. Вчера Кирсти казалась очень взволнованной, правда? И она находится в том же положении, что и Эстер. Что она может сделать или сказать? Объявить во всеуслышание: «Я не убивала свою подругу и нанимательницу»? Насколько весомо подобное утверждение? Для нее вся эта история – чистый ад… Наверное, ей хуже, чем всем нам… потому что она одна. Должно быть, сейчас перебирает в памяти всякое сказанное ею слово, каждый брошенный в сторону твоей матери сердитый взгляд – опасаясь, что его ей могут припомнить… И не имея возможности доказать свою невиновность.

– Мне хотелось бы, чтобы ты успокоился, Фил. В конце концов, что можем мы поделать со всей этой ситуацией?

– Лишь попытаться найти истину.

– Но каким образом ее можно найти?

– Существуют различные способы. И мне хотелось бы попытаться.

Мэри несколько смутилась.

– Какие же способы?

– Ну, можно что-то говорить… наблюдать за тем, как реагируют на твои слова люди… придумывать какие-то вещи… – Он задумался, давая волю уму. – Ну, такие, какие могут что-то означать только для убийцы, но не для невиновного…

Филип снова замолчал, прокручивая в уме ситуацию. Посмотрев на жену, он спросил:

– Разве ты не хочешь помочь невиновным, Мэри?

– Нет, – с горячностью проговорила женщина и, подойдя к мужу, опустилась на колени возле его кресла. – Я не хочу, чтобы ты, Фил, вмешивался в это дело. Не надо выдвигать идеи и расставлять ловушки. Оставь это дело в покое. Ради бога, прошу тебя: оставь его в покое!

Филип поднял брови, и, опустив ладонь на гладкую золотую головку, протянул:

– Ну ла-адно…

III

Лежа без сна, Майкл Эрджайл вглядывался во тьму.

Обращаясь к прошлому, ум его кружил, словно белка в колесе. Ну почему он не может оставить прошлое позади себя? Почему должен влачить его за собой по жизни? Какое значение оно имеет теперь? Почему он так отчетливо вспоминает душную и веселую комнатушку в лондонской трущобе и себя в ней – как «нашего Микки»? С ее непринужденной и полной волнения атмосферой… А уличные забавы! Мальчишеские ватаги! И яркие золотые волосы его матери (дешевая краска, подумал он во всей своей взрослой премудрости), внезапные вспышки ее гнева, когда она ни с того ни с сего задавала ему трепку (джин тому причина, конечно!), и бурное веселье, когда она пребывала в хорошем настроении. Милые обеды – рыба с картошкой, a после них – ее песни, сентиментальные баллады. Иногда они ходили в кино. И всегдашние дяди, конечно, – так ему приходилось звать их. Его собственный папаша слинял прежде, чем он сумел запомнить его… Впрочем, мать никогда не позволяла текущему исполнителю обязанностей дяди приложить к нему руку. «Оставь нашего Микки в покое», – говорила она.