Горячее лето

— А вы замысловато строите, друзья, — возразил Долинин, делая твердый шаг навстречу собранию. — В графике? Прошу меня извинить, но я привык понимать график попросту. Я очень внимательно слушал товарища Борового. Ведь план по штукатурным работам выполнен только на девяносто процентов, а по малярным даже на восемьдесят два… Так?

Боровой кивнул, а Долинин продолжал:

— Если бы мы на заводе по заготовкам давали сто десять процентов, а на отделке только девяносто — это был бы прорыв…

— У вас все проще, — не унимался голос.

Мироненко постучал карандашом по столу.

— Прошу прощения, товарищ, — с достоинством заметил кузнец, — попытайся-ка доказать это вот здесь, на трибуне… Так вот. А если заняться арифметикой? Сто десять процентов — бетон и восемьдесят два — «второстепенные» работы. Расхождение слишком уж солидное. А вернее — наоборот: несолидное!

Долинин продолжал в том же неторопливом темпе, изредка подчеркивая повышением голоса самое главное. Реплики прекратились.

Боровой листал страницы своего доклада.

— А на поселке как? — продолжал Долинин. — Еще хуже.

— Верно говоришь! — послышался из рядов другой голос.

— Дело вам, домостроителям, доверено самое… душевное. И работать надо, друзья, горячее! — закончил Долинин.

Говор одобрения волной пробежал по рядам. На трибуну вышел заводской каменщик.

— Мне повезло, — сказал он. — Я принадлежу к ведущей строительной профессии. А вот маляры, например, — несчастливый народ. И водопроводчики тоже. Стыдно сказать, но маляров у нас подчас еще можно увидеть с ведерками и кистями!

Карпов слушал с жадностью. О поселке так или иначе говорили все. Почему первая очередь домов должна быть сдана только в октябре? Дома нужны сейчас! Эти слова Владимир хватал на лету. В них он находил свои мысли и чаяния, заставлявшие его искать, пробовать. Каждый оратор возвращал ему частицу утраченной уверенности.

Разговор принимал крутой оборот. К Мироненко со всех сторон летели бумажки, он их передавал Боровому — вопросы докладчику.

Тоня с Марией сидели плечо к плечу. При смене ораторов, когда собрание многоголосо гудело, подруги делились мнениями. Мария говорила быстро, с жестикуляцией, а Тоня в знак согласия склоняла голову.

Мироненко волновался вместе с каждым выступающим, будь то строитель или трубопрокатчик. На Петра Проскурина, взявшего слово, он смотрел, почти не отрываясь, чуть прищуренными глазами, полными любопытства.

— Я, товарищи… — начал было Петр, но голос его смешно сломался, и он, смутившись, замолчал.

— Давай, парень, начистоту. Робеешь, что ли? — крикнул кто-то сбоку.

— Я, товарищи… на сегодняшний день являюсь еще комсомольцем. Мне иной раз моими годами… ну, молодостью моей, значит, в лицо тычут. Дескать, ты еще молокосос, тебе вечером спать время, а не оставаться на стройке — о делах раздумывать и так далее.

Он мельком взглянул на Карпова и, откашлявшись, продолжал:

— А вот такое дело вышло, что, значит, мне, комсомольцу, придется на этом собрании критиковать коммуниста.

— И коммунист, случается, допускает ошибки, — сказал Мироненко.

— Если и случается, то случай такой — нехороший. Я так понимаю. Вот мы на Степном создали ударные звенья. Товарищ Карпов, наш инженер, взялся за скоростное строительство по графику. Но не выдюжил! Теперь мы даже простаиваем. Лучше бы и не начинал. Сейчас мне впору увольняться — на обед заработать не могу. Я, товарищи, считаю так, что, значит… такое отношение к делу легкомысленное… не к лицу коммунисту. — Он подумал, почесал переносицу, вздохнул и сказал: — Все.

Как огнем обжег Проскурин Владимира этим «легкомысленным отношением». «Лучше бы не начинал»… Не начинал?!

Встал из-за стола Мироненко. Он говорил так, будто не собрание было перед ним, а друзья, собравшиеся для беседы. В листки, лежащие перед глазами, он заглядывал редко.

Мироненко сразу сказал, что поселок — самый слабый участок на строительстве. Скрывать нечего. Виноваты в этом, конечно, стройуправление и он, секретарь партийного комитета.

Мироненко говорил просто, слушали его с вниманием. Ни звука.

— Народился в нашей стране скоростной, поточный метод стройки, пошел вширь и вглубь. Трудностей — сколько хотите. Трудности иных пугают. Бывает у людей опасная болезнь с тяжелыми осложнениями — боязнь нового. На Степном она носит хронический характер… Откуда же у руководителей Степного робость?

Карпов ждал, что Мироненко отделит его от Хазарова.

Мироненко еще раз обвел глазами собравшихся, выискивая строителей поселка.

— Вот я вижу здесь людей разных возрастов. Много молодежи, но есть и сверстники мои, да и постарше товарищи. Есть, значит, такие, кто закладывал первые камни первых великих строек на нашей советской земле. Они хорошо помнят, что чувство зачинателей небывалого дела согревало нас в ту пору жарче, пожалуй, чем блаженной памяти железные печурки в бараках. Верю я говорю?

— Разве такое забудешь?

— Будто вчера было!

Мироненко подождал, пока стихнут возгласы.