Горячка

Беда случилась в ночь с субботы на воскресенье. Обильно оросив себя горячей водой в бане, а затем холодным самогоном на веранде, Степаныч отправился спать, но сон, от чего-то к нему не шёл. Старик ворочался с боку на бок, много курил, бормотал всяческие проклятья и яростно сжимал кулаки, но ничего не помогало. Ко всему прочему, из головы у него не шли пчёлы, а точнее крайний пятый улей, обитатели которого второй день подряд трудились неслаженно и гудели встревоженно и печально, точно занесённый снегом паровоз.

– Видать заболели, сердечные… – качал в темноте головой дед. – Не иначе сороки, будь они неладны… Кто как не они?! Уж я их, и в хвост и в душу и в мать!..

Около двух часов ночи, докрутившись до умопомрачения, Степаныч не выдержал и порывисто встал. Набросив на голые плечи сальную телогрейку, сунув в рот папиросу и прихватив свой «грибной» фонарь он вышел наружу и двинулся к пасеке. Луна совсем недавно всплыла над болотами и длинные тени от домов и деревьев пересекали тропинку, зловеще сплетаясь и змеясь под ногами полуночника, но старик был чужд любой мистики и уверенно шагал к своей цели, не переставая ругаться.

Приблизившись к злополучному улью, Степаныч торопливо опустился на колени, приложил трепетное ухо к стенке, раскрыл рот и вслушался. Внутри улья стояла мёртвая тишина, и у старика похолодело в желудке. Дрожащими руками, он торопливо скинул крышку, и посветил фонарём внутрь. О, ужас, улей был пуст! Там не было буквально ничего кроме голых стенок, с остатками прилипшего к ним мёда и пары дюжин мёртвых пчёл, сиротливо лежащих на дне.

Крик застыл в горле бывалого самогонщика. Не веря своим глазам, он отчаянно замотал головой, силясь отогнать кошмарное видение, но, сколько он ею не тряс, улей оставался пустым. Тут-то Степаныч и издал тот ужасающий вопль, что не на шутку переполошил половину садового товарищества, а затем принялся ругаться так, что поднимающаяся над землёй луна заметно порозовела и едва не поворотила вспять…

Оставшуюся часть ночи, старик провёл на ногах. С топором в руках, он, вышагивая вокруг уцелевших ульев, подозрительно прислушиваясь к шорохам тёплой августовской ночи, с отвращением куря одну папиросу за другой, и в который раз пробуя пальцем тупое лезвие. Такое дикое, хладнокровное и бесчеловечное воровство поразило Степаныча в самую душу, и случись кому-то приблизиться к нему в тот момент, он убил бы его без колебания, тем же отточенным движением, каким он ловко рассекал молистые, сосновые поленья.

Когда солнце окончательно растопило ночной мрак, и оставшиеся пчёлы трудолюбиво потянулись к лежавшему за рощей полю, Степаныч отбросил топор, схватил литровую бутыль самогона и побежал прямиком в сторожку, откуда вернулся через два часа, с горящими глазами и тремя огромными, насквозь проржавевшими капканами.

Старик чистил, правил и смазывал их до самых сумерек и когда кровавые отблески заката зажглись на его головой, стальные челюсти были готовы к употреблению. Опробовать их он решил на черенке лопаты. Когда острое железо звонко, жадно и глубоко впилось в сухое дерево, лицо Степаныча озарила первобытная улыбка, первая за этот день.

Дед расставил капканы на трёх стратегических направлениях вокруг ульев, замаскировав их сверху сухой травой и пылью, а сам спрятался в бане, готовый выскочить наружу, едва услышит подозрительный шум. Он сердцем чуял, что «медокрад» вновь пожалует к нему в гости и в этот раз готовился встретить его во всеоружии.

Ночь выдалась ветреной. Несколько раз Степанычу казалось, что кто-то пробирается к ульям, и он отворял дверь бани, готовый ринуться в кишащую призраками тьму, но то были лишь тени и шорох ветвей, шорох и тени. После четырёх часов тревожной вахты, в течении которой, старик, без устали, поддерживал в себе боевой дух смородиновым самогоном, мерный срежет веток по крыше бани начал его усыплять. Он шлёпал себя по щекам, щипал за ляжку, прикладывал прохладную бутыль ко лбу и просто ругался, но свет в его глазах неуклонно мерк…

Во время одного из таких «полуснов», ему почудилось, что кто-то осторожно сдвигает крышку улья. Кровь бросилась в голову Степанычу. Забыв про фонарь, с топором наголо, он выскочил наружу и увидел какую-то тень, склонившуюся над ульем, а затем, к вящему его ужасу деда, юркнувшую внутрь и задвинувшую крышку обратно…

Сжав зубы, чтобы не зареветь и не вспугнуть супостата, Степаныч, не разбирая дороги, ринулся вперёд, намереваясь схватить мерзавца, и для начала как следует «угостить» его обухом, но неожиданно, услышал звучный лязг. В туже секунду его левую икру пронзила острейшая боль…