Горячка

Степаныч стерпел. Беззвучно рухнув на землю, точно раненный разведчик близ вражеского окопа, он молча начал проклинать весь белый свет, попутно пытаясь разжать топором мёртвую хватку капкана. По счастью, его старые, сроду нечищеные, и оттого полностью окаменевшие «кирзачи», которые дед носил с марта по ноябрь, смягчили удар, и кость уцелела. Немного отдышавшись и придя в себя, старик, оставив попытки высвободить ногу, поднялся, и шустро допрыгал к улью, чьё потревоженное чрево издавало странные звуки. Порывисто сдёрнув крышку, он, не раздумывая, запустил внутрь жадную руку.

– Убью! – заорал он не своим голосом, чувствуя, что ухватил кого-то небольшого и верткого. – А ну, гад, вылезай! Вылезай по-хорошему, падла!

В ответ, некто так тяпнул Степаныча за пальцы, что старику показалось, что будто он сунул их под пресс.

– Ах ты, чёрт! – взвыл он и, отбросив топор, дважды ударил дюжим кулаком куда-то в темноту и, как ему показалось, попал своему неприятелю прямо в глаз.

Существо пронзительно взвизгнуло, если бы кто-то пнул сапогом тощую свинью и разом обмякло.

– Получил, гадёныш! – радостно зашипел Степаныч. – Это тебе на затравку!

Ухватив вора обеими руками, он выволок его из улья и встряхнул на вытянутых руках. В неровном свете мелькавшей за тучами луны, он попытался разглядеть свою безвольную добычу, но смог различить лишь короткое, толстое, бочонкообразное тело, пару маленьких рук, пару маленьких ног, уродливую голову и длинный, облезлый хвост…

– Попался, в бога душу моря мать, – радостно заревел дед, видя, что грабитель приходит в себя. – Куда дел мёд?! А ну говори! Говори, а не то в раз пришибу! Буй тебе по боку!

Степаныч вновь занёс с самым свирепым видом свой могучий кулак и это подействовало. Существо, мешком повисшее в его руке зашевелилось и подало голос:

– Съел… – пробурчало оно.

– Весь?! – изумился Степаныч.

– Весь… – печально ответил «бочонок».

– А рамки куда дел? А пчёлы? Ты куда всех пчёл подевал, Геббельс ты ручной?! А ну, говори!

– Всё съел… – жалобно отозвался незваный гость. – Вместе с рамками и с пчёлами… Больно уж он у тебя вкусный… Мёд…

Степаныч поднёс тушку к своему уху и действительно услышал внутри нестройное гудение.

– Ах ты, подлец! – заволновался старик. – Мало того, что весь мёд умял, так ещё и улей разорил! А ну, выплёвывай пчёл обратно! Как есть выплёвывай, а не то сам выну!..

Старик схватил топор и затряс им в воздухе. Существо задрожало от страха.

– Хорошо, хорошо, – затараторило оно. – Только не убивай меня! Только не убивай!

– Выплёвывай, а там видно будет! – сурово отрезал Степаныч. – Только, ты, гад этакий, аккуратно их выплёвывай, по одной, чтоб не повредить! За каждую пчёлку мне ответишь, пакостник ты мелкий, за каждую!

Старик опустил неопознанное существо головой в улей, и рявкнул:

– Ну, чего застыл? Сказано было – выплёвывай живо!

Для пущей убедительности, дед звучно шлёпнул плоской стороной лезвия по тому месту, где, по его предположению, у грабителя находилась задница.

«Бочонок» хрюкнул, ойкнул, обречённо вздохнул и, давясь и икая, начал одну за другой выплёвывать обратно всех проглоченных пчёл. Пчёлы были с головы до ног перепачканы мёдом и чем-то чёрным, похожим на солярку, но в массе своей были живы и, судя по всему, должны были скоро оправиться.

– Так тебя и раз так… – сказал дед спустя четверть часа, убедившись, что в животе странного существа никто больше не гудит. – А теперь, идём как в дом.... Посмотрим на свете, что ты за фрукт такой!

– Отпустил бы ты меня лучше, – ужом заизвивался незнакомец. – Я больше не буду!

– Ты мне ещё за это ответишь! – прикрикнул на него старик, указывая на сомкнутый капкан на своей ноге. – И за пальцы!.. Идём по-хорошему, а то ещё раз приложу!..

«Бочонок» обречённо повис в руке деда и тот, прихрамывая, двинулся к дому.

Когда Степаныч зажёг на веранде свет и его близорукие глаза перестали слезиться, то увидел, что поймал он никого иного как… чёрта. Чёрт был старым и походил на грустную, старую, пузатую макаку, какую старик видел однажды в зоопарке. Мышиного цвета шерсть чёрта была плешивой и грязной, брюхо почти голым, ноги кривыми, рога маленькими и неряшливыми, а под левым глазом красовался огромный «фонарь», при виде которого старику на душе потеплело.

– Помнят руки…

Чёрт смотрел на Степаныча с нескрываемым ужасом. Его уцелевший глаз выражал страх и покорность, и весь он вздрагивал от каждого резкого движением деда, ожидая новых ударов, но закончившему беглый осмотр своей «дичи» старику было не до него. Крепко скрутив чёрта бельевой верёвкой и бросив его под стол, Степаныч с помощью топора и лома снял капкан, стянул сапог, закатал штанину и начал промывать рану единственной имеющейся в хозяйстве медицинской жидкостью – крепчайшим самогоном, настоенным на майском смородиновом листу. Он так же немного плеснул на укушенные пальцы, после чего, приняв двести грамм обеззараживающего снадобья внутрь, неуклюже перебинтовал ногу серым кухонным полотенцем и полез на чердак, спать.