Горячка

Вооружившись половинкой кирпича, Степаныч с тысячью предосторожностей взобрался на поленницу, широко расставив ноги, тщательно прицелился, отвёл назад богатырское плечо, и внезапно, позабыл про всё на свете…

С пьедестала, на который его волей случая вознесла судьба, увидел он картину, которая поразила его до самой печени. За высоким соседним забором, скрытая от любопытных глаз, белела изящная, почти невесомая ажурная беседка с резной куполообразной крышей, до половины увитая начинающими уже розоветь листьями дикого винограда.

Кирпич выпал из рук мстителя и увлажнились глаза его, и издал Степаныч не то вздох, не то всхлип, не то стон, полный горячей истомы и нестерпимой же нежности. Трепетное сердце мечтателя и алкоголика ёкнуло в его крепкой груди и воспылало пламенем. Едва дыша, словно боясь вспугнуть явившееся ему чудо, спустился старик на грешную землю и торопливо зашагал домой, бережно прижимая руки к груди, будто нёс он своего первенца.

Двое суток был Степаныч тих и задумчив. Беседка стояла перед его взором точно прекрасная дева, и не было на свете ничего сладостней и желаннее, чем обладание ею. Самогон был мутен в те грозовые часы, горек луговой мёд и тленом пахли сочные яблоки. Старик таял точно апрельский снег, и даже ночь не давала ему роздыху, поскольку даже во сне он видел всё ту же восхитительную, тонкую, белую красавицу-беседку увитую алчными, кроваво-красными руками виноградных лоз.

На третий день мучений, иссохший и растерзанный Степаныч понял, что если не устроит у себе точно такую же красоту, то умрёт.

– Умру, – так он и сказал себе. – Натурально умру… Выпью, напоследок, всё, и умру… Прямо под ульем…

Степаныч представил, как осиротеют его пчёлы, как они будут ползать по его остывшему телу, тщетно пытаясь найти крупицу тепла, под стылым небом и содрогнулся. Нет, умирать ему было никак нельзя. Его деятельная натура жаждала жизни, и раз цель была определена, то оставалось лишь найти средство, что её достичь.

– Построю, – решил старик, и впервые за последние дни его лицо озарила улыбка.

– Построю! – громче повторил он и с аппетитом надкусил недозрелое яблоко. – Ещё лучше построю! – уже крикнул он и юркнул в дом, где осанисто хватил полный стакан самогону.

– Душист, чёрт, – крякнул Степаныч, закусывая его столовой ложкой мёда. – До чего же душист, гад… А всё от чего?.. А всё от понимания… Потому как с душой продукт предъявлен, оттого и приятен и нутру и глазу и прочим субстанциям…

Через час, парадно одетый Степаныч (т.е. накинувший на свою бессменную серо-синюю тельняшку линялый пиджак, и сменивший чудовищные сапоги, на не менее чудовищные ботинки) спешил на автобусную остановку. На его спине болтался много раз латанный-перелатанный рюкзак, в котором многозначительно булькала трёхлитровая банка лучшего самогона. С её помощью, как в былые времена, рассчитывал он добыть на старой лесопилке близ местного лесничества пару-тройку дюжин крепких досок, для будущего строительства.

Дождавшись автобуса и сев у окна, Степаныч прижал к животу рюкзак и блаженно зажмурился. Всю дорогу он представляя себе, как вскорости обустроится в своей собственной беседке и будет, вопреки любому природному катаклизму, оглядывать строгим хозяйским оком свои владения не уходя с улицы.

– И до чего же удобно мне будет, – мурлыкал себе под нос старик, предаваясь сладким грёзам. – И до чего же хорошо… Просто жуть…

Обратно вернулся Степаныч нескоро. Ни с кем не здороваясь, прошагал старик к своей калитке, запер её на огромный железный засов, прикрученный к гнилому дереву двумя донельзя ржавыми шурупами и тут только дал волю своему гневу. Сняв с плеч рюкзак, где, судя по звуку, оставалось не более половины содержимого, он сорвал с плеч пиджак, швырнул его на землю и принялся яростно его топтать, изрыгаю бессвязные проклятья, больше похожие на волчий вой. Но горе было слишком велико, чтобы передать его словами или излечить бешенством, а потому, спустя пару минут, старик остановился, подобрал пиджак с земли, закинул одну лямку рюкзака на плечо и как побитый пёс зашмыгал к дому. Там, выставил на стол остатки зелья, он пододвинул к себе плошку с мёдом, вместе с погибшими в нём мухами, перекатил туда-сюда зелёное яблоко и горестно вздохнул:

– Ишь, чего удумали, дармоеды?! Деньги за материал требуют!.. Что ж это за люди то такие, а?!. Лес кругом от дерева ломится, а они – плати!.. Ладно бы ещё по-человечески попросили, самогону или меду взамен, так ведь деньги ведь просят, ДЕНЬГИ!.. А где ж я их возьму то, денег этих ваших, где?! Э-хе-хех…

Выпил Степаныч и стал вспоминать те счастливые времена, когда в обмен на самогон, мог он себе позволить не то что беседку, а целый дом отгрохать, а в придачу к нему и баню с забором. Конечно, материал был весь плохонький, и дом, местами, уже подгнил, а баня слегка накренилась, да что с того! Главное, время было чуткое, понимающее, а время, это люди…

– Да, люди были не те, – подытожил свои размышления старик. – Понимающие были люди… Ты к ним с душой и они тебе взаимовыгодно… Понимать нужно…