Горячка

Надо отметить, что с лёгкой руки Степаныча, евреем у него мог заделаться каждый. Такие никчёмные мелочи, вроде фамилии, внешнего вида и даже вероисповедания человека, если таковое вообще имелось, старика ничуть не смущали. У него самого в углу кухни абсолютно мирно соседствовали засиженная мухами картонная иконка божией матери, портрет Ленина и, заботливо обёрнутое в целлофановый пакет, журнальное фото Зигмунда Фрейда, которого Степаныч принял за Хемингуэя…

Словом, душа Степаныча была широка, ум- пыток, а потому, в слово «еврей» вкладывал он куда более глубокий и сокровенный смысл, недоступный простому смертному. Так, к примеру, «евреями» были жившие в конце переулка Гусевы, которые одними из первых на участках обзавелись непростительной и совершенно ненужной, по меркам Степаныча, роскошью – электрической газонокосилкой!

Сам старик траву отродясь не стриг, а если осока вдоль канавы начинала угрожающе надвигаться на баню, в руках Степаныча появлялся ржавый серп, которым он под корень уничтожал «прошмандовку».

Схожим образом, в разряд «евреев» им были определены: Фёдоровы, – имевшие обыкновение носить в жару соломенные шляпы, Остроумовы, – не жалеющие хорошей краски на свой забор, Биляловы, – установившие рядом со своей калиткой электрический звонок, Доброславские, – застилавшие стол на улице белой скатертью и подметавшие дорожки веником, и многие, многие другие.

Даже первый сторож садового товарищества, Колька Черных, запойный пьяница и последняя рвань, ухитрился, правда, на весьма непродолжительное время, побыть у Степаныча «иудеем». Виной тому был почти новый мотоцикл «Урал» с коляской, доставшийся Кольке по наследству от спившегося дядьки. Прежде чем Колька успел съехать на своём железном коне в канаву и начисто его угробить (сам, естественно, не получив при аварии ни единой царапины, по причине своего мертвецкого опьянения), он целую неделю гонял на стальном коне по соседним деревням, абсолютно позабыв про своего верного собутыльника Степаныча…

– Вот ведь странные люди, евреи эти, – рассуждал тем же вечером старик, поедая яичницу с чёрным хлебом и бросая косые взгляды на ожившие окна соседнего дома. – Вот чего им, спрашивается, в своей Америке не сидится?.. Так и тянет их сюда, басурманов, так и тянет… И ладно бы просто приезжали, – пёс с ними, – так ведь и порядки свои устанавливать начинают!.. Косилки покупают, будто рук у них нет, звонки ставят, словно и крикнуть уж нельзя… Да и чего кричать-то?.. Открыто ж всё… Было… Не то, что сейчас…

Старик качал головой.

– Эх, были времена – верёвочку натянул – вот тебе и забор! Две жерди воткнул – калитка! Подлез – и дома, и порядок!.. А сейчас?.. Мерзость одна… Ни тебе вида, ни тебе понимания… А всё от чего это?.. А всё от дикости!.. Заборы понатыкали и сидят за ними как мыши… Никакого размаху… Да и евреи тоже не те пошли… У нас вот на заводе был один, и ничего, с пониманием… Танкист!.. Всю войну прошёл! Кулак что буханка! А пил как?! А матерился?! Человек! А эти, тьфу, мелюзга… Смотреть тошно… Нет, ну где это видано, чтобы дорожки на участке веником подметают, а!? Я дома не подметаю, а они… Одно слово – инородцы…

Долго кручинился, таким образом, Степаныч. Долго жаловался своему отражению в чёрном окне веранды. Но к полуночи приободрился.

– А вот только хрен вам! – радостно хлопнул он по столу трудовой ладонью и горделиво приосанился. – Шиш вам да камыш! Не на тех напали! С роду тут такого безобразия не было и никогда и не будет!.. Выстоим!.. Не прогнёмся!.. СГНОИМ!

Степаныч ещё раз звучно стукнул по столу, проглотил последние капли самогона, бросил бычок в консервную банку и улёгся тут же, где сидел, на продавленном диване, накрывшись распоротой брезентовой палаткой; и сны ему снились соответствующие.

Утро застало его врасплох. Встававшее солнце немилосердно пекло ему спину, и старик кряхтел и ворочался, не желая, однако, сдаваться и перебираться в прохладу второго этажа.

– Пережду, гнида, – ворчал он, обливаясь потом, и тщетно пытаясь загородиться от солнца горячим брезентом. – Не на того напало, паскуда… Шиш да камыш…

Наконец, после часа ожесточённой борьбы, солнце укатилось за соседский дом, и старик, победоносно позёвывая, вновь начал проваливаться в дремоту, как вдруг…

– Василий Степанович!.. Доброе утро!.. Это сосед ваш, Алексей… Вам нужно чего?.. Мы тут в город собрались, решили узнать, по-соседски так сказать, вам купить что-то?.. Василий Степанович?!

От этих звуков Степаныч вскочил с дивана точно ошпаренный и перепуганной канарейкой заметался по веранде. Тридцать лет его никто не называл по имени отчеству, да к тому же с похмелья… Голос снаружи, меж тем, не стихал.

– Так как, Василий Степанович, вам нужно что, в городе? Вы не стесняйтесь, говорите, нам не трудно. Мы на автомобиле.