Горячка

И Степаныч молчал. Молчал с чувством. С жаром. Со страстью! Молчал так, что любой МХАТовец отдал бы за такое молчание полжизни. Его испепеляющий взгляд резал Куликина вдоль и поперёк. Кромсал на куски. Стирал в муку. Аннигилировали его. Вот только Куликину, увы, до этого никакого дела не было. Его одутловатое лицо выражало полную отрешённость, а глаза походили на две мутные лужицы. Битва с дерьмом была проиграна.

– Ладно, – сказал кто-то из мужиков, когда неловкое молчание стало затягиваться. – Пойду я, пожалуй… Дел по горло…

– Да… Да… Точно… Дела… – закивали остальные, стараясь не встречаться со Степанычем взглядом. – Увидимся… Пока…

Через минуту переулок опустел. Последним, склонив свою тыквеподобную голову к правому плечу, медленно удалился негодяй Куликин. Поверженный и посрамлённый, Степаныча остался один. Прекрасное летнее утро и все связанные с ним светлые надежды были в одночасье растоптаны в прах. И кем!? Куликиным! Человеком жалким и никчёмным во всех своих земных проявлениях.

– Ну, подлец… – шипел Степаныч, нервно обыскивая свои карманы, в поисках давно закончившихся папирос. – Оскорблять меня вздумал!.. Сомов тут, видите ли, не водится!.. Сопляк!.. Я вот следующего сома-то изловлю, да тебе через заднее рыло-то и заправлю, по самые небалуйся… По самый трюм нашпигую негодника!.. Посмотрим, как ты тогда запоёшь… Земноводное!..

В сердцах, старик увесисто пнул окаменелым кирзачем близлежащий забор, да так удачно, что одна из досок звучно переломилась. По ту сторону забора немедленно полыхнул яростный собачий лай и послышались голоса.

– Вот ведь неладная, – досадливо пробормотал Степаныч, втягивая косматую голову в некогда могучие плечи. – Совсем житья трудовому человеку не осталось…

И со всех ног кинулся прочь.

Оставшийся день промыкался старик в тяжких думах. Было ясно, что подлеца и выскочку Куликина надобно проучить, и проучить, как следует, но что для этого необходимо сделать, Степаныч еще не понимал. Конечно, проще всего было найти надёжного свидетеля, который бы принародно подтвердил правоту его слов, но в этом-то и была вся загвоздка… Никаких сомов в округе и в правду не водилось, и старик отлично это знал. Вся его история была выдумкой чистой воды. Старик и удочки то отродясь в руках не держал, хотя и видел однажды, как пьяные мужики таскают бреднем карасей из колхозного пруда. Само собой разумеется, всегда можно было подговорить сторожа Кузьмича, который, за бутылку самогона, подтвердил бы, что Степаныч ловил в округе не только сомов, но и омаров с осьминогами, но, по воле жестокого рока, слова сторожа никакого должного веса на дачах не имели.

– Да, дела… – бормотал Степаныч, грустно бродя меж ульев. – Ну да ничего, ничего… Найдём на него управу… Не в первой…

Когда багровые закатные тени проползли по участку и скрылись в соседских кустах, а следом, из почерневшего леса, наползла таившаяся там до поры тьма, Степаныч, чувствуя, что от горькой безысходности во рту у него сделалось предельно сухо, затрусил в свою «обсерваторию». Там, причудливо отражаясь в надраенном до жгучего блеска самогонном аппарате, старик открыл прохладную бутыль смородинового самогона, пододвинул к себе плошку окаменевшего мёда и принялся вдумчиво пить.

«А может, ему дом спалить?.. – неслось в горемычной голове Степаныча. – Или, хотя бы, баню… Баня-то у него, у подлеца, отменная… Евреи строили… Всё у него, у паршивца этакого, гладко да стройно, а сам – говно… Ни разу меня папиросой не угостил, паскудник… Не курит он… Паскудник и есть!.. А уж в долг дать трудовому человеку, так это и вовсе пиши пропало… Сгноит, а не даст… Не наш человек… Не-е-е… Жмот мелкосопочный…»

Вспомнилось Степанычу, как тридцать лет назад, лихо и дружно, всеми дачами, они лихо курочили закрытую за ненадобностью деревенскую школу. Как трещали бревенчатые стены, звенели стёкла, летела вниз крыша, как ловко спорилась работа в умелых руках, и как хорошо и радостно было у всех на душе. У всех, кроме Куликина… Когда в перерывах, мужики жгли небольшой костерок из разбросанных школьных тетрадок, чтобы вскипятить чаю, и, довольные добычей, смеялись, этот мелкий поганец, Куликин, уже тогда смурной как сморчок, бродил поодаль, печально вздыхая и портя всем настроение.

– И зачем вот его, спрашивается, чёрт дёрнул туда поехать? – недоумевал Степаныч. – За каким таким интересом? Мало того, что палец о палец не ударил, так ещё и не взял ничего!.. Ни пользы от него, ни удовольствия, один туман да разбодяживание… И бродил там и бродил, и охал и охал… А чего охать то, трудовому человеку, чего!? Трудовой человек он во как жизнь держит!

Степаныч схватил узловатой ладонью горсть затхлого воздуха и сжал до хруста.