Горящий рукав (Проза жизни)

Об Ассоциации — да, мы предварительно говорили с чиновниками. Эту проблему и предполагалось затронуть на собрании... Но — вон как пошло! И сейчас, стоя в буйной толпе, я пытался объясниться и утирал пот.

Имеет ли история сослагательное наклонение? Какова роль личности в событиях? Горячий азарт иногда заставляет меня действовать слишком стремительно, не согласовав ни с кем... но после, взвесив все здраво и не спеша, я одобряю свою стремительность.

Следующий совет (и еще много следующих) был весьма нелегким. Давно наша вытянутая комнатка с длинным столом, в чинном и уютном офисе Российского авторского общества, не знала такого крика. Неплохо начинается мое руководство!

— Как ты мог сосватать всех в какую-то Ассоциацию, никого не спросив?

Ну... Совет собирается раз в месяц, а самые тяжелые решения, ответственность за которые неловко делить даже с близкими друзьями, принимаются наедине, и в основном ночью. Собрать совет после этого не успел.

— Как вообще что-то можно иметь общего... с этими подонками? — на этот самый резкий вопрос, заданный женщиной, ответить мне как раз было легко.

Почему-то никогда никого я не мог назвать подонком — в глаза, а тем более — за глаза. Не то что не хватало духу... просто я знал, что плевок этот будет незаслуженным. Человек этот не так плох, как мнение, которое сложили о нем (или которое он сам, балда, зачем-то создал). Отделившись от орущей толпы, я подхожу к нему с нормальным разговором, и какой благодарностью откликается он! Сколько в нем, оказывается, прелестного, доброго, мучительного!

Конечно, и у идущего на смертную казнь за убийство можно выведать много хорошего... но кто-то должен иметь мужество его осудить. Это я понимаю. Но мне кажется — до смертной казни никто еще из нас не доигрался — самое время остановить зло добром. А если вам снова нужны ледяные, беспощадные, без защиты и помилования, окончательные приговоры — то вы действительно выбрали не того. Не могу я любить лишь одну половину человечества и презирать другую. Не тяну! Понимаю, что с обеих сторон — обиды, которые невозможно простить... но, может быть — новых не будет?

— Но понимаешь ты, — уже как бестолковому повторяют коллеги, — что есть неразрешимые противоречия, несмываемые обиды?! Предлагаешь забыть?

— Не предлагаю. И они будут. Вся жизнь на противоречиях стоит. Я их не уберу... Но займусь пока позитивом. Негативом заняться есть кому!

Вместе, двумя Союзами, провели мы совещание молодых. Вернее, не вместе — одновременно. Выдвинули самых талантливых, с каждой стороны, на публикацию в «Молодом Петербурге» — наш Союз сделал это впервые после гордой паузы в десять лет.

А сколько наших принесли книги на соискание фестивальных премий, несмотря на весь этот шум! И не наших — тоже. И как были рады они, что можно наконец перейти границу и пообщаться с нашими, которых они любили и уважали... но мешала «берлинская стена». Западные немцы тоже дрогнули, когда хлынули к ним восточные с коммунистическим приветом. Так надо было Берлинскую стену оставлять?

Один из гостей, принесших книгу, Овсянников, радостно говорил:

— Я и не знал, где вы находитесь! Мне Виктор Александрович Соснора сказал. Я у него в кружке раньше занимался, а теперь мы с ним в одном доме живем на проспекте Ударников и каждый день гуляем, по два часа! Он хоть и говорит уже плохо, но объяснил мне, как найти!

И я был рад, что он пришел и принес книгу, продолжающую пляску слов, как у его учителя. Или надо было сначала допросить его — где он состоит, почему и с какого года? И почему он, будучи не того Союза, смеет вести на прогулку Виктора Соснору, нашу гордость? Я таких речей вести не могу.

Много чего было с тех пор. Был Русский год на книжной ярмарке во Франкфурте. И Русский год на книжной ярмарке в Париже. И я там был. И туда и сюда ездил я как представитель России, от Москвы. После Парижа пригласили меня с книгой, переведенной на французский, в Женеву и Марсель, и я мчался на скоростном поезде среди виноградников на юг. Много было и других международных ярмарок, но почему-то родной город меня ни разу не послал, хотя вышло у меня в эти годы много книг, в самых лучших сериях.

Трижды выдвигали меня с толстыми книгами на губернаторскую премию и — уникальнейший случай — три раза «задвигали». Никому больше так не повезло, уж со второго-то раза всех награждали. Просто — худший писатель города получаюсь! Губернатор-то вряд ли знает. Но и без губернатора есть кому порадеть.

Какая, спрашивается, связь последних абзацев со всем вышесказанным, и главное — с больно уж трагическим заголовком главы этой: «Власть — не сласть»?

...Связь какая? А никакой!

С тех пор уже три фестиваля прошло, и уже несколько десятков «Тарасов Бульб», «Старосветских помещиков», «Носов» и «Виев», любимиц Ахматовой, любимцев Заболоцкого и Маршака получили грамоты победителей и непустой конверт. И в том Союзе тоже оказались и «Старосветские помещики», и «Носы». Стоило это затевать?