Горящий рукав (Проза жизни)

Первый бой вооруженных отрядов следовало провести на рубеже подготовки юбилейного собрания. «У кого больше ветеранов?» — «Конечно, у нас!» — «А ты кто такой?» И поехали, по знакомой колее. Но вместо этого мы спокойно договорились: выдвинуть по пятнадцать человек от каждого Союза. Наверно, наградить тридцать заслуженных, помнящих еще те времена писателей губернатору будет приятно, и в самый раз.

На очередном нашем совете, в наших скромных комнатках в шикарном «Банке Вавельберга», я объявил членам совета о «ничейном счете» с тем Союзом — 15:15. Возмущение было громким и почти всеобщим. Почетнее было бы проиграть противнику даже с разгромным счетом — 10:100, это послужило бы прекрасным поводом к новому возмущению и разоблачению врага. А так... без борьбы, на позорную ничью?! Не по-нашему!

— Да у них по пальцам можно пересчитать, кто был в Союзе СССР!

— Все более-менее достойные у нас!

— Где они наберут пятнадцать?

Когда справедливый этот шум затих, я сказал, что полностью согласен с каждым из выступавших, но «гонку вооружений» продолжать не намерен.

Шок был большой. «Так вот кого мы выбрали вместо Чулаки. Уж тот-то нас не подводил — всегда первый шел в бой, порой даже — в одиночку! А этот! Прикидывался своим в доску парнем! А оказался!»

— И это все ради каких-то грошей ветеранам? — произнес «непримиримый».

Тут вполне справедливо и, как всегда, весомо вступил Фоняков:

— Ну почему вы так говорите, думая только о себе? Для вас, может, это и гроши, а для кого-то — сумма!

— Правильно, Валера! — произнес Штемлер. — Я всегда говорил, что от ругани с тем Союзом — один вред.

Да — он это говорил давно, навлекая на себе гнев самых «неподкупных», обвиняющих его в близорукости — как можно якшаться с этими? — но добрая душа Штемлера стремится обнять всех. Если бы я не рассчитывал на поддержку моего любимого друга Ильи — то сам бы, наверное, ни за что б не решился.

— Так что же — губернатор будет ветеранов награждать... совместно с тем Союзом? — проговорил еще более «непримиримый».

Еще совсем недавно такая фраза в этих стенах даже и прозвучать не могла, даже с возмущенной интонацией. Два Союза не сходились вместе уже десять лет. Это было бы так же невозможно и неприлично, как... как... сравнение я доверяю подобрать каждому свое, чтоб никого дополнительно не шокировать.

После отчаянных споров, каких не слышали, наверное, со времен перестройки, — проголосовали большинством за 15:15!

А я перестал быть «своим в доску парнем»... Впрочем — достаточно я им побыл до того.

И когда мы наконец сошлись на совместное собрание в зале Союза театральных деятелей, украшенном ангелочками, я был потрясен! Вот этого седого морщинистого человека я знал веселым юношей. А к этой... женщине — она ли это? — подкатывался в Доме творчества. Мы выбросили целую сознательную жизнь, лучшую пору нашей жизни! Ну нет — мы, конечно, ее не выбросили, каждый из нас что-то сделал... мы просто выбросили эту сторону жизни... и как страшно видеть теперь юношей стариками! Лучше бы, наверное, так надолго не разбегаться нам — и теперь не было бы того ужаса при встрече, ведь если они так постарели, значит, и ты тоже.

Обе стороны к встрече, конечно, готовились — но как? Самым худшим способом — вспоминали и чистили лозунги свои, чтобы уж не растеряться, сразу показать «этим», что почем. Я с отчаянием смотрел в зал. Да — происшедшее за десять лет одичание трудно исправить. Наши, сидевшие отдельно от тех, выглядели несколько благополучнее: все-таки мы вписались в эпоху, для прогресса мы все это затевали и за прогрессом шли, работали, осваивали новые жанры, предложенные временем. У них тоже были преуспевшие — книги о русской истории, о царских адмиралах, о церкви и религии в последнее время издавались активно. Но были и люди настолько отчаявшиеся, настолько побитые новой эпохой, выбросившей всю прежнюю литературу за борт, с такими горящими глазами на измученных лицах — что невозможно было смотреть на них. Кто ж виноват в их трагедии? Они сами? Но они, конечно, будут кричать, что во всем виноваты мы. Да — примирение вряд ли состоится. Тем более — из наших многие блистали своим отсутствием. Гранин, конечно, не пришел. Бодро держался Даниил Натанович Аль, ветеран войны и тюрем, на него можно надеяться всегда.

Да-а. Был ли смысл в том разделении? Поначалу, безусловно, был. Но, отделившись, мы отрубили воздушный шар от корзины. Конечно — он полетел легко и вольно, наслаждаясь незнакомым прежде полетом, — но что он понес? Жалкий обрывок веревочки. А брошенная корзина вросла в грязь, стала мусорной урной. Ну и что? Надо радоваться этому? Я в отчаянии. Мне лично дорог лишь тот полет, когда шар неимоверным усилием отрывает от земли прежде неподъемное, — и вот эти медленно появляющиеся, как чудо, несколько сантиметров между грузом и землей и есть подлинная жизнь и подлинная литература — а отнюдь не бессмысленное болтание легкого шарика под всеми новомодными ветерками. Таких шариков можно запустить миллион. Они уже и нас вытесняют!

Все. Хватит фантазий!