Горящий рукав (Проза жизни)

Я эту книгу, короче, взял. Прямо тут, в кабинете. С подписью самого автора, короче. И на обратном пути читал. Вернее — тужился. При всей моей любви к печатному делу, то была первая моя книга — и последняя, которую выбросил! Какой — секс? Какой — детектив? Лишь какая-то дурь, полное несведение концов, буйство бездарных амбиций и зависти, злобы: кругом враги! И — бешеный успех! Какой секс? Глупость — вот лучший товар! Глупость — но не робкая, а кичливая, наступательная, чтоб каждый дурак себя гордым мстителем чувствовал, рыцарем добра, чтоб крошил за ради справедливости встречных... Главный признак глупости: напыщенность! Даже о защите бедных они напыщенно говорят. Тебе это не по зубам. Нормальный ни в жизнь такого не напишет. Можно и интригу сделать, и секс, но вот где главный «код» популярности: глупость. Глупость и напыщенность — вот ключи. А глупость невозможно подделать. Как и ум. Вот где споткнешься! В этот рай для дураков (который гораздо просторнее прочих) тебе не попасть! Если даже попытаешься — подделку сразу почуют: не наш. А подлинную, неподдельную дурь «фурами» раскупают: дождались! Сколько их всякие интеллектуалы и парторги мучили, но — они дождались! И их теперь не обманешь, сколько ни притворяйся своим!

Помню юбилей «Вагриуса» в каком-то элитном санатории, на свежем воздухе. Длинные столы, уставленные недопитыми бутылками. И уже никого не видать: все сломались, только автор «Бешеного» усидел за столом.

АРРО

Владимир Арро был самым успешным драматургом восьмидесятых-девяностых годов. В каждом городе Советского Союза, где были театры, шла его пьеса или сразу несколько пьес в нескольких театрах — именно он схватил наиболее точно настроения наши в те десятилетия, за что ему были благодарны миллионы зрителей, заполнявших залы, не оставляя свободных мест. «Смотрите, кто пришел!», «Высшая мера», «Синее небо, а в нем облака», «Колея»... В какой бы город ты ни приехал — афиши с этими названиями сразу же встречали тебя.

Нас с Володей Арро связывала многолетняя дружба — хотя более непохожих людей найти трудно. Я был оптимист-неудачник, Арро — удачник-пессимист. Мы дополняли друг друга и, может быть, поэтому подружились. Прежде мы виделись мельком в Доме писателей, но лишь на суровых купчинских просторах выросла и окрепла наша дружба.

Помню, была ранняя весна и мы шли на условленную встречу друг с другом через снежный Купчинский пустырь. Издалека уже мы махали друг другу, но до самой встречи нужно было еще идти и идти! Огибать пустырь по периметру не хватило терпения — и мы рванули друг к другу по диагонали, по снежной целине. Последние метры мы уже бежали, проваливаясь по колено. Мы сняли шапки, и от голов валил пар! К тому же мы оба оказались в солдатских тулупах мехом внутрь, купленных каждым по случаю, и расстегнули их. И наконец, почти падая, мы обнялись. Тяжело дыша, разглядывали друг друга, словно не виделись давно.

— Мы с тобой встретились, как представители двух фронтов, Волховского и Ленинградского, при прорыве блокады! — держа меня за рукав, улыбнулся Володя. Он, как и сейчас, впрочем, был подтянут, сух, слегка даже костляв. На его четко очерченном лице улыбка раздвигала глубокие складки по углам рта. Блокадник, он мог так говорить.