Горящий рукав (Проза жизни)

Это было удивительное время, когда остановилось все прежнее: даже хлеб почему-то пекли в маленьких кооперативах. В маленькой кладовочке размещалось и их издательство — в конце длинного и, как ни странно, школьного коридора. Наверное, все миллионеры начинают так странно — успокаивал себя я. Мне вдруг стало казаться, что в школе такое издательство не на месте и вряд ли ждет успех и его, и меня. У раздевалки меня остановил дюжий охранник в полувоенном: «Вы к кому?» Я сказал. Он начал звонить. «Странно, — нервничал я. — Друзья мои, бизнесмены, будто в тюрьме. Раньше вроде бы в школе не было охраны. А теперь зачем?» Ждал долго. Наконец издалека-издалека послышался равномерный медленный стук. В конце длинного-длинного коридора появился предполагаемый мой издатель, Юра. Он шел почему-то в деревянных сабо на босу ногу, громко и, я бы сказал, вызывающе ими стуча. Раньше он себе такого не позволял. Ходил, как и все, в скромных ботинках. А вот теперь... Вот она, поступь нового! Явно не торопится. Похоже, не очень-то верит в меня! Ведь был я вроде уже «подающим надежды», и даже подал их, и имел репутацию и успех. Странное государство у нас: каждые десять лет все прежнее выбрасывается на помойку — и неприятно и себя вдруг увидеть там. Юра протянул руку — я протянул свою ладошку, но он усмехнулся: «Рукопись давай!» Потом все же милостиво пригласил меня с собой, но этим еще больше унизил: в кладовке небрежно бросил мою папку в груду других — мол, много вас, кто на нашем горбу хочет в рай въехать!

— Через месяц зайди!

Часто и мелко кланяясь, я попятился. Вышел на улицу, вытирая пот. Радостно галдели дети во дворе, не подозревая о том, какая их в близком будущем ждет литература.

И вот через месяц я стоял там же и слушал его приближающиеся сабо. В руке он держал мою папку, пошлепывая ею о ладонь. Не пригодилась! Так я и знал! Он метнул ее на столик охранника.

— Сексу мало, старик! — произнес он и застучал обратно.

Я стоял столбом. Вот это да! Куда же он делся вдруг? Имелся в наличии — и вдруг исчез! Неужто в столь короткое время так резко потребность в сексе возросла? По себе бы я этого не сказал — разве так, немножко...

Устарел. Резко устарел! И секса мало, и, видимо, занимательности! Новое идет!.. Знал бы я тогда, что все будет гораздо еще хуже, чем я считал. Ни секса, ни занимательности не будет — а будет «проект», продукт, вычисленный на компьютере, и все вынуждены будут кушать этот сухой паек. Но тогда я был еще бодр. Подтянем секс, накрутим интригу! — мечтал я, не предполагая, что и секс, и занимательность, как и серьезное содержание, также будут сброшены с литконвейера, как слишком сложное в производстве. Не знал!

Прежде чем спрятать свою рукопись в темницу навеки, хоть по Невскому погуляю с ней! Она-то хорошая, она-то не виновата ни в чем. Пусть хотя бы на жизнь посмотрит, единственный раз. Такое очеловечивание вещей мне свойственно: помню, мучился, какой именно в Англию взять помазок. Другому обидно будет. Оба взял!

Я выворачивал с моей рукописью на Невский с Лиговки и краем глаза увидал, что из гостиницы «Октябрьской» выходит элегантно-небритый, как всегда, знаменитый московский писатель Александр Кабаков. Его роман «Невозвращенец», вобравший в себя все, чего мы добивались, тогда гремел. Я бы радостно к нему подошел, в другое время, но — сейчас? Уж нет! Встану вот здесь, скромно на остановке: подойдет так подойдет.

— Привет! — подошел ко мне Саша.

— О, привет!

— Чего это у тебя? Рукопись?

— ...Где?! Ах, да! Вернули, старик. Сексу, говорят, мало!

— У тебя? Не верю!

Саша покачал головой. Я пожал плечами. Помолчали. В такие вот секунды и решается жизнь. И у меня она почему-то решалась хорошо, в такие секунды. Такие люди рядом подобрались?

— А ты можешь мне ее дать?

— Конечно!

— В Москве умные ребята открыли издательство. На вот тебе телефончик их — недели через две позвони.

Я звонил и через две, и через четыре недели. Глухо! Жизнь дала трещину, видать. И я со своим трудом по эту сторону трещины остался, в замшелом прошлом, — а по ту сторону трещины те, кто в будущее проник! И их не достанешь. Но — звонил!

— Владимир Викторович вышел! Владимир Викторович еще не пришел!

С большим трудом я доказывал себе, что это вовсе не от меня Владимир Викторович прячется, — я ж не говорю даже, кто звонит! Голос у меня приветливый, звонкий — не скажешь, что звонит глубокий старик. Начало конца — это когда начинаешь видеть, как все стараются против тебя. Чушь это! Выкинь из башки! Никто тебя специально не преследует! Всем на тебя абсолютно наплевать. Я еще в молодости в детском рассказе написал: «Если ты звонишь и все время занято — вовсе не значит, что с тобой не хотят говорить!» Помни — «Жизнь удалась!», и так оно и получится. Утешал себя. И не только себя. Многие мне потом говорили, что заклинания мои и им помогли!

Приехал в Москву, на восьмидесятилетие мамы, которая давно уже внучку нянчила в Москве. До двадцатитрехлетнего возраста уже донянчила, но расставаться не хочет.