Горят огни

Я чувствую себя до ужаса неловко: это же надо было забыть, что текст стихотворений — всего лишь фантик, а обращать внимание следует только на те фразы, под которыми застыла кривовато начерченная от руки линия. И про туман, и про каннибала с жеваными людьми, — всё это было неважно, а я разнервничалась так, словно за спиной меня поджидает маньяк с топором, готовящийся меня сожрать.

— Значит, Толстой и бал, — Ник, усевшись на один из двух имевшихся в квартире стульев, задумчиво подпирает рукой голову. — У него много балов в книгах, если подумать: и в «Анне Карениной» есть, и в «Войне и мире», балы ведь были неотъемлемой частью того времени.

Надо же, я и не думала, что Ник читал Толстого: если честно, я до сих пор иногда сомневалась, что старший брат вообще умеет читать, такие финты он порой выкидывал. Сама я в произведениях классика не понимала ни одной глубокой философской идеи, коих было множество, но зато хотя бы чувствовала переживания персонажей: по большей части страдания, конечно же. Ник же выглядел сейчас очень воодушевленно, а всё его похмелье как будто рукой сняло.

— «Детство», «Записки маркёра», — перечислял Костя всё, что приходило на ум, — «Кавказский пленник», «Хаджи-Мурат» — не то, — для облегчения мыслительного процесса парень полез в карман за пачкой сигарет и зажигалкой.

Мы с Димой следуем его примеру, а Ник отмахивается, проворчав что-то про то, что и так башка раскалывается. На мгновение он замирает, и его можно было бы принять за живую статую, но в глубине братских глаз с невероятной скоростью проносятся и множатся только одному ему ведомые мысли.

— Как раз то, что нужно! — кричит Ник, вскакивая со стула. От неожиданности я едва не выронила сигарету, но успела подхватить — до того, как она прожжет ковер. — Где-то у дедушки было полное собрание Толстого, такие тяжелые пыльные книги то ли болотного, то ли коричневого цвета, помните?

Я многозначительно кашлянула: те воспоминания, которые ко мне вернулись после аварии, можно было по пальцам пересчитать, а дедушка и вовсе был живым всего в двух. Но его библиотека, которую он бережно собирал всю жизнь, а до него — его отец и дед, по-прежнему сохранилась. Бабушка разрешила перевезти в заново отстроенный особняк всё, что мы посчитаем нужным: в конце концов, дедушка и сам когда-то собирался это сделать — но очень просила не трогать книжный шкаф в ее комнате.

Это сейчас спальня только бабушкина, но раньше она была их общей, и в шкафу румынского производства, которым дедушка, говорят, очень гордился когда-то давно, хранилась его личная коллекция, которую было принято считать неприкосновенной. Именно оттуда мы почерпнули синий сборник Маяковского, и именно там всю третью полку сверху до сих пор занимало собрание Толстого.

Таля с недоверием покосилась на брата.

— Ты предлагаешь нам прочитать все двадцать томов, — сестра саркастически приподняла брови, — или сколько их там вообще?

— Последний был пронумерован цифрой двадцать два, — подсказал Ник. — Может, вы с Джиной и не помните, но меня дед постоянно заставлял что-то читать, и Толстого я на всю жизнь не забуду, — делится он, а в зеленых глазах я замечаю проснувшийся азарт. — Костя сказал про «Хаджи-Мурата», в той же книге был рассказ с названием про бал, вот прямо как в стихотворении, — он продолжает бормотать что-то себе под нос, пытаясь вспомнить.

Ник думает так сосредоточенно, что опускается обратно на стул и прикладывает указательные пальцы к вискам, как будто такая антенна чем-то ему поможет.

— «После бала», — возвещает Костя, а затем с самым довольным видом добавляет: — Он еще шел самым первым рассказом. Каждый раз, как ты открывал ту книгу, сидел с минуту и пялился на эту первую страницу, а потом добавлял, как тебя всё заебало, — парень прямо-таки лучится счастьем, расплываясь в улыбке.

Брат, отвлекшийся от мозгового штурма, показывает Косте язык и смешно морщит нос.

— Счастливый, тебя хотя бы не заставляли всё это читать, — брат замолкает, прикидывая что-то, а затем добавляет: — А нет, еще хуже, ты всегда был из тех дураков, которые читают по собственному желанию.

Пока они предаются воспоминаниям детства, приправленным по-семейному дружеским стебом и подколами, Димас что-то быстро печатает в своем планшете, с которым никогда не разлучается. Мы с Талей не успеваем переглянуться, как прямо на книжке Маяковского перед нами оказывается подсвеченный экран.

— Вот нужный нам рассказ Толстого, можно прочитать прямо сейчас, — деловито объявляет он.