Горят огни

Миллион мыслей и переживаний пронесся в моей голове всего за несколько шагов от кухни до комнаты. Едва я успела поставить чашку на стол, как Костя притянул меня ближе и усадил к себе на колени: это произошло так быстро, что я не сразу успела понять, но тело, повинуясь невесть откуда взявшемуся инстинкту, подобралось, готовясь к сопротивлению. Стоило мгновением позже осознать, что произошло, как я расслабилась, откинувшись на широкую грудь; перед этим, правда, пришлось с ворчанием слезть на пол и усесться обратно поудобнее. Еще с пару секунд сбоку слышалось недовольное сопение Ника, но в этот раз брат на удивление быстро успокоился.

Шумно выдохнув, Таля отложила планшет и сделала знатный глоток кофе.

— Я прочитала, — она посмаковала напиток, не спеша продолжать, — но ничего особенного в рассказе нет. С чего мы взяли, что нужен именно этот текст? Может, разумнее рассмотреть бал из «Войны и Мира», — сестра взмахнула рукой, как будто это помогло бы лучше выразить мысль, — ну помните, тот, где Наташа Ростова познакомилась с Болконским?

Костя и Ник согласно закивали, мы с Димасом улыбнулись для вида. Признаться честно, я никогда не вникала как следует в произведения русских классиков, которые мне постоянно подсовывала мама: так, пробегала глазами для приличия, углубляясь только в самые интересные моменты. Таля говорила, я жаловалась на долгие занудные описания, из-за которых постоянно забывала, о чем читаю: после книги часто приходилось открывать краткое содержание, чтобы всё-таки разобраться.

Я старательно борюсь с желанием достать новую сигарету: в квартире и так уже накурено.

— А если содержание не имеет значения? — выдыхаю дым в потолок, окончательно проиграв внутреннюю битву. — Если дело в самой книге, из тех, что до сих пор хранятся в дедушкином книжном шкафу?

Кусочек сыра с плесенью, который Костя намеревался съесть, замирает на полпути к его рту.

— Но это ведь в Москве, — замечает парень, — тогда мы могли бы вообще не приезжать сюда.

— Ну да, — Ник невозмутимо пытается зачерпнуть крабовой палочкой творожный сыр. — Я с самого начала не понимал, зачем мы вообще сюда прилетели.

Я чувствую себя до ужаса неловко: можно было бы догадаться и еще до вылета поискать у Маяковского стихи, связанные с городом. Будет еще глупее, если мы вернемся в Москву, получим в дедушкиной книге ответ, где искать перстень, а после этого нам снова придется двигать в Питер. Такого ребята точно мне не простят, и я уже чувствовала, что в следующий раз мне придется лететь одной: просто никто не захочет еще раз тратить из-за меня время.

Но мамин пример, красной нитью проходивший через всё, что связано с делами семьи и фамильной тайной, тенью следовал за мной везде, что бы я ни собиралась делать. Мамин пример говорил держаться уверенно даже при своих и всегда делать вид, что всё идет строго по плану. Иронично, что как раз у меня ни один план не срабатывал так, как надо: всё всегда шло наперекосяк, хоть мы в конце концов и выворачивали любую ситуацию к лучшему.

— Вряд ли дедушка настолько нас ненавидел, — стараюсь не выдавать собственной растерянности. — Наверняка ответ кроется где-то в квартире, просто нам стоит поискать получше.

Следуя своему же совету, залпом допиваю кофе и, отлепившись от Кости, вскакиваю на ноги; хочется красиво и изящно, как в фильмах про супергероев, но получается до того неуклюже, что я едва не падаю обратно. За те три дня, что мы здесь прожили в начале января, я не заметила в квартире ни одной книги, но я ведь их и не искала: было не до чтения.

Спустя битый час поисков по всем, даже самым дальним, углам, мы не находим ничего, кроме потрепанного томика Гумилева и толстой книги со стихами Пушкина. Они лежат на небольшой полке, прибитой к стене так высоко, что я со своим метр шестьдесят пять и не подумала бы туда посмотреть. При детальном обыске всех шкафчиков и тумбочек Дима находит одну из книг про Гарри Поттера, причем в оригинале, на английском, и почему-то среди инструментов в кладовке.

Мне казалось, что я давно уже отучилась рыдать по поводу и без, но на глаза невольно наворачиваются слезы. Я представляю, как книгу забыла здесь когда-то мама — больше никто из семьи не читал историй о волшебниках — но параллельно с этим вокруг роящихся мыслей тяжелой цепью обвивается осознание, что я слишком расчувствовалась в последние дни и пора бы брать себя в руки.

Вместо этого я опускаюсь на пол прямо в кладовке и перелистываю тонкие желтоватые страницы, сама не понимая, что хочу там увидеть: какую-нибудь фразу маминым почерком или подчеркнутую ее рукой любимую цитату? Глупо, ведь многие зарубежные издательства оставляют в конце несколько пустых страниц — специально для заметок — и вряд ли кто-нибудь стал бы черкать прямо в тексте.

Я открываю страницы для записей, но не нахожу там ни одного слова — только кривые детские каракули.

* * *