Горят огни

Я не очень в состоянии думать: хотя голова на месте, ощущение такое, будто мне вышибли все мозги. Честно, я надеялась найти тайник с перстнем по памяти о подчеркнутых строчках в стихах Маяковского и была уверена, что сами книги мне даже не понадобятся. Но теперь остается только ступор: какие числа вводить? Может, если бы не амнезия, то я бы вспомнила что-нибудь, подсказку из детства, но в голову ничего не приходит. Мой истерический хохот сотрясает воздух, и я наматываю круги по приемной, размахивая руками и плохо отдавая себе отчет в своих действиях. Остался последний шаг, а я бессильна.

Когда нервы немного успокаиваются, я стараюсь дышать глубже и сосредоточиться на поиске пароля. За последний год я проделала огромный путь, мы все проделали, и стоит подумать о той памяти, что у меня появилась после аварии. На том, что мне недоступно, свет клином не сошелся, и я могла что-то увидеть, заметить, найти в то время, когда уже переехала в Москву. Домой.

Из окна видно краешек звездного неба, и я невольно засматриваюсь, забывая, зачем пришла. Время словно замирает ненадолго, дает возможность выдохнуть и прийти в себя.

«Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно», — тоже Маяковский. Вдобавок мозг сразу подбрасывает кучу непрошеных ассоциаций из песен и фильмов, но я методично отметаю их прочь, чтобы добраться до главного. Никакие звезды не помогут открыть эту дверь.

Но не оставить хоть какую-то наводку дед не мог.

Попытки обыскать приемную не приводят к очевидному результату: все более-менее приметные вещи не вызывают ничего, кроме чувства, что все не то и не так. Тут вообще немного предметов: узкий книжный стеллаж, секретарский стол, вместо диванчика для посетителей — пять мягких кресел. Ни документов, ни даже компьютера не осталось, принтер — и тот перенесли в другое место, чтобы не простаивал зря. Нетронутыми остались только книги на полках, да и то здесь как будто оставили самые ненужные, и фотография в рамке на стене. Я пытаюсь снять ее, чтобы рассмотреть поближе, но та не поддается, как будто приклеена намертво, и приходится довольствоваться тем, что есть.

Мы вчетвером: я, Таля, Ник и Костя — вместе с дедушкой, нарядные и торжественные. Просто образцово-показательное фото в духе старых семейных портретов. Мне здесь примерно от пяти до семи лет, но приезжала я как раз в шесть — значит, снимок сделан в две тысячи втором году.

Вот и ответ.

Каждую цифру нажимаю медленно, вдумчиво, стараюсь заморозить момент в своей памяти. Два-ноль-ноль-два. Электронное табло загорается красным.

Ответ неверный.

Не подходит и день рождения дедушки, и год, и дата смерти — я проверяю просто так, вдруг мама знала первоначальный пароль и поменяла его потом. От отчаяния я даже попробовала банальное «один-два-три-четыре», вдруг случилось бы чудо, но мой лимит чудес, должно быть, исчерпан на долгое время вперед. Прикрыв глаза, концентрирую внимание не на неудачах, а на том, какой же код должен сработать. Покурить бы, и правда: никто не знает, что я здесь, а с сигаретой думается гораздо проще. Извлечь из намокшего кармана узких джинс липкую от крови пачку оказывается нелегко, а в глазах темнеет то ли просто от вида своей собственной крови, то ли от ее потери, но потребность в никотине гораздо сильнее.

Радуясь, что сами сигареты в полном порядке, разве что половина разломалась, нахожу целую. Зажигалка выскальзывает из пальцев, но со второй попытки закурить удается, и как только в организм попадает никотин, приходит расслабление, но вместе с ним становится ужасно больно. Что ж, это должно было произойти рано или поздно. Я еле сдерживаюсь, чтобы не закричать, закусываю кулак, но это не очень помогает. По щекам скатываются слезы, а тело бьет крупная дрожь, и кажется, так плохо еще не бывало никогда. После аварии я очнулась в больнице, обколотая обезболивающими, но сейчас их нет, только сигареты и необходимость попасть в дедушкин кабинет.

Я курю уже вторую, и с каждой затяжкой все лучше выходит абстрагироваться от боли и подступающей вместе с ней паники. Все терпят, должна и я.

Из всех предметов в приемной не убирается только фотография, значит, дело в ней. В глазах начинает темнеть, и меня ведет в сторону, я сползаю по стене и едва не оседаю на пол совсем, только в последний момент успеваю выставить руку и ухватиться за стеллаж. Кажется, что я так и останусь тут, больше нет сил ни думать, ни бороться, и я сделала уже все, на что была способна, нет смысла требовать что-то еще. Разжав пальцы, я прижимаюсь щекой к штукатурке, позволяю себе упасть, но вместо долгожданной темноты перед глазами, как видение, проносится воспоминание.