Горят огни

Он тоже шагает вперед, и это не то чтобы вписывалось в мои планы: сбивает выстроенную в уме картинку. Медлить теперь нельзя, хотя мне бы не помешало собраться получше: намеренно причинять себе боль невероятно тяжело, и лишние несколько мгновений помогли бы с этим смириться, уговорить мозг забыть про защитные рефлексы, но теперь у меня нет и этого времени. Остался последний рывок.

Всего-то наступить на простреленную ногу, чего здесь сложного.

Конечно же, раненая конечность не может служить опорой: ноги подкашиваются, и я лечу на пол с высоты своего роста, даже не сдерживая крик от прорезавшей все тело новой боли: у меня бы и не вышло смолчать. Падение выходит не совсем таким, как я рассчитывала, потому что рефлексы все-таки срабатывают, и приходится спешно направлять вес в нужную сторону, иначе весь план полетит к чертям.

Елисеев сразу бросается то ли ко мне, то ли к перстню — это уже совершенно неважно, потому что его пистолет, брошенный им же на пол, уже лег в мою ладонь, и мой палец уже нажал на спусковой крючок.

Все занимает пару секунд, не больше, но я вижу происходящее как в замедленной съемке. Звук выстрела доносится до меня словно сквозь толщу воды и как будто запоздало: гораздо громче я слышу на удивление ровное биение своего сердца. Елисеев заваливается на бок, и я не могу сообразить ни куда я попала, ни мертв он или нет, поэтому выпускаю в него еще несколько пуль, чтобы наверняка.

Страшно представить, в какой заднице оказалась бы и я, и вся семья, если бы не получилось: я могла бы упасть слишком далеко и не дотянуться, Елисеев мог бы среагировать быстрее, в его пушке могло бы, как и в моей, не остаться патронов. Мой план, как, впрочем, и многие остальные, зависел от череды случайностей, но мне, как и во многих остальных случаях, повезло — а может, родители и дедушка на том свете молятся за меня хорошо.

Голос совсем сел, и крики переходят то ли в рычание, то ли в скулеж, а мое падение не прошло бесследно: теперь подняться не выйдет даже со всеми опорами, даже только на здоровую ногу. Я уже понимаю, что обратно придется ползти, перелазить через загородившее весь проход тело Елисеева, и бессильно расслабляю руки, прижимаюсь щекой к холодной плитке: уговорить себя добраться хотя бы до лифта, а там передохну еще. Но тут меня подхватывают под мышки, тянут наверх — и я действительно встаю, и даже начинаю искренне верить в судьбу, провидение и высшие силы. Всего на миг, ровно до того, как вижу в проходе Талины глаза-блюдца, а затем узнаю в поднявших меня руках Ника.

Старший брат ошарашен не меньше, чем сестра, которая тут же перепрыгивает через Елисеева и подбегает к нам. Раз они здесь, и правда здесь, живые, то это значит только одно.

— Все закончилось, — выдыхаю с широкой улыбкой.

Глава 38. Сверкают звезды

Раны затягивались.

Закончился апрель, в саду зацвели вишни и яблони. Жизнь продолжала идти своим чередом: я по-прежнему ничего не вспомнила, да и вряд ли когда-нибудь смогу; стремительно приближались экзамены, последний звонок, а за ним — выпускной, а я не могла найти в себе сил ни на что из этого. Раненое бедро временно прописало мне постельный режим, но я даже была этому рада: в последнее время я еще больше полюбила оставаться одна, так было будто бы легче смириться с потерями.

Ник и сам тогда успел словить пулю, поэтому тащили они меня на пару с Талей, помогали идти, поддерживая с двух сторон. Брат с сестрой в один голос твердили, что я молодец, что все и правда закончилось, и единственное, что мне сейчас нужно, — стакан холодной воды и покой, а в медблоке меня подлатают, дадут обезболивающие и снотворное, а когда я проснусь, все будет хорошо, как будто ничего и не было.

Но путь от лифта до медблока лежит через пол-этажа, и как бы я ни хотела отключиться прямо здесь и ничего не видеть, неведомая сила, сидящая внутри, заставляет меня смотреть.

Пол усеян осколками стекла от разбитой двери, и сначала я замечаю только неестественно бледную руку, разодранный рукав сине-зеленой рубашки в клетку, потемневший от крови, а потом взгляд идет дальше, и я, пусть и не сразу, узнаю изрезанное осколками лицо.

Артем Смольянинов. Прости, я так и не смогла тебе помочь. Хотела спасти от Богдана Синицына, а спасать нужно было в первую очередь от нашей семьи.

Если бы мне отшибло память снова, я была бы даже рада, потому что постоянно прокручивать в голове воспоминания того дня было невыносимо.

Туда, где я последний раз видела Алису, бессменную инструкторшу тира, я намеренно не оборачиваюсь: вместо этого стараюсь представить ее живой, пока внутри черепной коробки звучат ее последние слова. Она права оказалась, Алиса: призраков после сегодняшнего и впрямь будет много.

И каждую ночь подскакивать от кошмаров, хрипло дыша, не в силах понять, где сон, а где реальность, раз за разом проживая одно и то же.