Горят огни

Леонид Викторович Жилинский, Костин отец, как будто вовсе не умирал, а просто прикрыл глаза от усталости, привалившись к стене: он улыбается, а на вечно бесстрастном лице застыло такое умиротворение, какого я не видела нигде и никогда, как будто ему совсем не больно, и он в несомненно лучшем, прекрасном мире, недоступном живым. Как будто он наконец-то счастлив.

И долго курить на балконе, всматриваясь в ночь и слушая раскаты грома первой майской грозы.

Костя тоже на полу, в обломках непонятного происхождения — то ли от лестницы что-то еще отвалилось, то ли стена стала сыпаться — и вокруг него уже хлопочет совершенно невредимый Кеша. Я порываюсь броситься к нему, узнать правду, какой бы она ни была, — лучше уж сразу — но старший брат держит крепко, чуть ли не силой уволакивает вниз, на подвальный этаж.

— Живой, — на мои плечи ложится плед.

Следом — теплые объятия и нежное прикосновение шершавых губ к виску. Прошел уже почти месяц, а каждую ночь все повторялось: и нападение Елисеева, и заваленный мертвыми бойцами коридор — не разберешь, где свои, а где нет. Повторялась смесь пота, крови и слез на лице, резь в горле и туман в глазах. Повторялся Леонид Викторович, Алиса, Артем Смольянинов.

Единственным спасением было то, что повторялся и Костя.

Каждую ночь он вставал вместе со мной — я так и не перестала кричать во сне — и каждую ночь выходил со мной на балкон дышать дождем и наблюдать за звездами. Каждую ночь он укрывал меня пледом, хотя на улице уже было тепло, и крепко обнимал, прогоняя все на свете кошмары.

— Знаешь, — доверчиво жмусь к парню, — я думала, самое сложное было — не погибнуть там, тогда. А потом оказалось, что жить дальше с этим всем гораздо труднее.

— Ничего, — парень выпускает дым в ночное небо, — это… это пройдет. Не сразу, но когда-нибудь.

— Забыть? Вряд ли мы когда-нибудь сможем, — поворачиваюсь к нему и безумно боюсь увидеть в совсем уже родных серых глазах положительный ответ. — Ты же не думаешь, что мы когда-нибудь сможем?

— Ну конечно нет, — мягко гладит по волосам, наклоняет мою голову к своей груди. — Такое не забывается, даже если сильно захотеть. Но боль постепенно уходит, оставляя за собой только светлую память.

— Как с твоим отцом? — уточняю я.

Костя согласно кивает в ответ.

— Почти. Он последние шестнадцать лет был сам не свой, и мне жаль, что ты не знала его другим. Ну, — он замолкает, подбирая, как лучше объяснить, — не то чтобы как зомби, но как будто душа умерла, а сам человек еще живет. И, — он плотнее укутывает меня кольцом своих рук, — мне гораздо легче, когда я думаю о том, что они с мамой наконец-то вместе. Мне его не хватает, но это чувство со мной с самого детства, — продолжает парень, — он сильно изменился после, — запинается, как будто что-то мешает произнести вслух, — после мамы. В любом случае, рано или поздно это должно было произойти.

Мы еще долго разговариваем обо всем на свете и вспоминаем о времени только тогда, когда уже занимается утро. Новый день сулит новые проблемы, и я лениво плетусь к шкафу, чтобы одеться: до будильника еще целый час, но уснуть все равно больше не получится.

Если бы пуля задела кость, то я бы провалялась в кровати и дольше, но мне повезло, хотя Ник постоянно шутил, что от меня только кости и остались: на нервах я худела практически моментально и контролировать это никак не могла. Теперь наступил период, когда я всячески отнекивалась от трости — впрочем, она уже не была так сильно нужна — и предпочитала опираться на Костину руку, если возникала такая необходимость.

В офисе до сих пор длился ремонт: с первого по четвертый этаж разнесли практически все, и на восстановление требовалось время. Тех, кто раньше трудился на этих этажах, пришлось переселять выше, один из переговорных залов отдать под рабочие места, да и кабинеты дяди Игоря и Леонида Викторовича — все равно ими давно не пользовались — тоже оказались заняты. Как бы я ни старалась появляться в офисе реже, в конце концов те или иные дела приводили меня туда, где один злополучный день в красках напоминал о себе.

В моей приемной снова стало пусто и тихо, да и находиться даже в кабинете было невыносимо, зная, что Артема Смольянинова больше нет за дверью. Я трусливо отсиживалась у Кости, лишь бы не оставаться с этим один на один, оставляла тайный проход между нашими кабинетами открытым, чтобы как-то свыкнуться, и всячески откладывала реальность — необходимость найти нового секретаря. Правда, из-за этого я зашивалась еще больше, чем когда-либо, и подозревала, что такими темпами завалю ЕГЭ даже по самым легким предметам — английскому и русскому, и никакое образование, кроме школьного, мне не светит.