Горят огни

Разве что в глубине души по-прежнему жило любопытство: что же за последняя загадка, ведущая к большому тайнику на этом участке, и где все-таки настоящее кольцо? Никакой подсказки в дедушкином кабинете не было.

Совершенно разбитая, я случайно забредаю в бабушкину комнату. В ней почти ничего не поменялось с тех пор, как я заходила сюда последний раз: все те же шторы, наполовину задернутые, те же заставленные всевозможными мелочами полочки, прибитые к стенам, тот же шкаф с зеркалом на дверце, те же фотографии в рамках на пианино. Раньше на крышке лежали какие-то книги и письменные принадлежности, но теперь осталась только пара альбомов с нотами: наверное, бабушка играла для Женьки. Бабушка училась в музыкальной школе, и мама тоже, а затем и я, но потом забросила, предпочтя гитару.

Ведомая внезапным порывом, я открываю крышку и невесомо провожу пальцами по клавишам. Может, попробовать сыграть? Как назло, училась я через пень-колоду, а нотная грамота давно забылась за ненадобностью, и я не могу разобрать в альбомах ровным счетом ничего.

Наверняка я могу что-то и просто так, по памяти, ведь заученное наизусть должно было где-то отложиться, как это было с гитарой, стихами и книгами. Усевшись на стул поудобнее, я прикрываю глаза и воображаю, что вокруг меня — не бабушкина спальня, а зрительный зал с комиссией, и нужно играть на экзамене: наверняка я сдавала в музыкалке хотя бы один, и вспоминать его необязательно, достаточно просто представить.

— Та-та-та-та-та-та-та-та-та-та, та-та-та-та, та-та-та-та, — напеваю себе под нос мотив «К Элизе». Ми, ми бемоль, ми — пальцы сами нажимают на нужные клавиши, и я боюсь даже посмотреть на них, чтобы не спугнуть и не сбиться.

Чайник, наверное, уже давно вскипел, и за шумом свистка меня не слышно — как и я не слышу здесь ничего, кроме плавной мелодии. Вместо продолжения пальцы сами начинают играть вступление по второму и третьему кругу, но это ничего, мне вполне хватает. Музыка, всколыхнувшая и переворошившая все чувства, уходит из-под пальцев, затихает, оставляя после себя горящее сердце и щемящую пустоту. На глаза наворачиваются непрошеные слезы, и на этот раз я даже не могу найти причин: гитара, к которой я вернулась все-таки, пока вынужденно торчала дома, — и та порой не вызывала столько эмоций.

«К Элизе» мама часто играла на пианино, и мне вдруг видится семейный вечер, и что-то назойливо вертится вокруг самого важного, вот только я не понимаю: суть ускользает, и я улавливаю только туманные и размытые обрывки мыслей и чувств. Что-то до боли знакомое, но давно забытое — что?

Если верить рассказам, которые передавались из поколения в поколение, перстень с редким большим гранатом подарила нашему предку сама императрица Елизавета Петровна. Елизавета — Элиза — дальше нить рассуждений теряется, обрывая только начатую логическую цепочку. Может, и нет в этом никакой связи, если не считать того, что на пианино, наверху, стоит музыкальная шкатулка с той же мелодией, а рядом с ней — небольшой ларец с бабушкиными украшениями, где мы с Талей и нашли первое кольцо.

Под дых бьет горько-терпкое разочарование: я и правда только что разгадала загадку, но совсем не ту. Вместо последней — самую первую, о какой мы и не думали раньше, ведь место хранения первого в цепочке тайников перстня нам указал случай.

Собственная бесполезность ощущается в этот момент как никогда остро, и беглый взгляд в зеркало только усугубляет это чувство. Я подхожу ближе, чтобы посмотреться еще и убедиться, что мне почудилось издалека, но проблем со зрением у меня не было: я действительно выглядела плохо, гораздо хуже обычного. Как бы я ни старалась поддерживать неовощное состояние, все равно себя запустила: такое уже было год назад, после аварии. Тональник скрывал синяки под глазами, но не отеки; лицо похудело и немного осунулось, волосы потеряли блеск и стали будто жестче. Настроения наряжаться не было: даже сережки — и те я не носила, только кулон, подаренный в детстве мамой, и остался.

Не в качестве украшения, но как память и талисман на удачу. Совершенно не веря ни в какую мистику и эзотерику, я инстинктивно сжала подвеску в ладони, словно надеясь, что она подарит надежду на счастливое будущее.

Дзынь — тонкая цепочка, не выдержав напора, порвалась: похоже, я, задумавшись, случайно дернула ее вниз.

Расстроившись, что придется теперь ехать за новой, я уже собираюсь убрать кулон в карман, но в последний момент передумываю и решаю рассмотреть получше, повинуясь порыву ностальгии. Подхожу к окну, потому что в комнате, несмотря на самый разгар дня, все равно слишком темно из-за плотных штор. Большой красный камень, обрамленный узорами потемневшего от времени серебра, переливается на свету, отбрасывает кровавые блики, словно напоминая, сколько смертей у меня за душой.