Горькая любовь князя Серебряного

— Прости, государь, — подал голос Серебряный. — Сейчас хорошо на татар двинуться. Уж и округ Москвы рыщут, гоняются за добычей.

— Знаю, — Царь уперся в него взглядом, — Они у меня стоят костью в горле.

— Приказывай! — развернул плечи Серебряный.

— И прикажу! — с угрозой произнес царь, — Прикажу, — повторил он тише. — После… Когда надо будет. Некстати сейчас мне возиться с ордою. Хватит с нас Казани и Астрахани. И войско большое нужно. — Царь покивал головой. — Прост ты, Никитка. Запомни — я и помиловал тебя сегодня за твою простоту. Только знай, что если будет на тебе какая новая вина, я взыщу с тебя и старую. Тогда уж не жди прощения!

— Государь! — сказал Серебряный, — Жизнь моя в руке твоей.

— Целуй мне на том крест! — сказал важно Иоанн и, приподымая висевший у него на груди большой узорный крест, подал его Серебряному.

Перекрестившись, Серебряный приложился к кресту.

— Ступайте все, — приказал царь. — Кажный по своему делу!

Все стали расходиться. Только Вяземский, и до того не обращавший никакого внимания на происходящее, остался на месте.

— Что, Афоня, долго ли тебе кручиниться? Не узнаю моего оружничьего, — полуласково, полунасмешливо окликнул его царь. — Аль вконец заела тебя любовь — змея лютая?

Афанасий не ответил, только повел бровью.

— Не горюй! Гляди кречетом! Завтра пошлю к ней сватов… Будет тебе хомут на шею!

— Поздно. Она уже вышла, — опустил голову Вяземский. — За боярина Морозова.

— Как? За опальника моего? — удивился царь. — Да он ей в отцы годится!

— Все теперь пропало, — с болью сказал Вяземский, махнул рукой.

— Тебя послушать — так ложись и помирай! — царь пристально посмотрел на него. — Вот что. Ступай-ка нынче на Москву, к боярину Дружине Морозов ву, скажи, что я-де прислал тебя снять с него опалу. Да возьми, — прибавил он значительно, — возьми с собой поболе опричников для почету, и Федора Басманова с Васьком Грязным. Да и Хомяк, чаю, лишним не будет!

Вяземский пристально посмотрел на царя и низко поклонился ему, а когда выпрямился — глаза его радостно сверкали.

Борис Годунов проводил Серебряного до коновязи.

— Борис Федорыч, — Серебряный оглянулся. — Вот ты один из самых близких людей царю, а сам не опричник. Так?

Годунов улыбнулся.

— Так.

— А царь все равно любит тебя больше всех. Вот ты бы и сказал царю честно про опричнину. Ведь своих-то убивать да зорить — значит загубить и себя, и всю Русь с собой вместе! Поведай же ему правду!

Годунов усмехнулся.

— Правду сказать не долго, да говорить-то надо умеючи. А стал бы я перечить царю, давно бы меня здесь не было. А не было б меня здесь, кто бы тебя от плахи спас?

— Что дело, то дело! Борис Федорыч, дай Бог тебе здоровья, пропал бы я без тебя! А скажи мне еще, если не тайна, с какой первой заслуги тебя царь приблизил к себе?

Годунов помолчал, как бы не решаясь, потом тряхнул головой, улыбнулся.

— Что ж, тебе можно… Был я тогда совсем в незнатной должности. Приставлен был к саадаку. Возил за царем лук да колчан со стрелами. Случилось раз, что на царской охоте оказался ханский посол Девлет-мурза. Ну и затеял он из лука стрелять. А дело-то было уж после обеда и много ковшей прошло кругом стола. Девлет-мурза что ни пустит стрелу, так и всадит ее в татарскую шапку, что поставили на шесте, ступней в ста от царской ставки… — Он задумался, вспоминая прошлое:

…Царь Иван Васильевич в своем прежнем обличье, с густой бородой и усами, стоит на лугу в окружении своей свиты.

Видно, что он крепко пьян.

Здоровенный, бритый наголо, Девлет-мурза всаживает одну за другой стрелы в лисью татарскую шапку, висящую на шесте.

Царь Иван ревниво наблюдает за ним, затем громко приказывает:

— Подайте мне мой лук! И я не хуже татарина попаду!

Девлет-мурза повернулся к царю, обрадованно улыбнулся.

— Попади, Бачка-царь!.. Моя пошла тысяча лошадей гаун. А твоя что пошла?

— Идет город Рязань! — качнулся царь. — Борис, подай мой лук!

Молодой Борис Годунов бросился со всех ног к коновязи.

Вскочил на коня с богатым, отделанным золотом и каменьями саадаком (чехлом-налучником), и тут все увидели, как конь вдруг забился, поднялся на дыбы и помчался вскачь к ближнему перелеску, скрылся в нем.

Все переглянулись, а через некоторое время конь прискакал обратно, остановился перед царем.

На коне сидел Борис, весь ободранный, с поцарапанным лицом. Колчан же и налучье изорваны, лук сломан пополам, а стрелы потеряны.

Борис спрыгнул с коня, повалился в ноги царю.

— Вели казнить, государь, виноват! Не смог удержать коня, не сохранил твоего саадака!

Царь сердито нахмурился, но глаза его уж малость протрезвели. Он пристально поглядел на Бориса, сказал:

— Не быть же более тебе, неучу, при моем саадаке! — повернулся к Девлет-мурзе. — А из чужого лука стрелять не стану!

…Борис Годунов, стоя у коновязи, улыбался, глядя на Серебряного, заключив свой рассказ.

— Да-а, — протянул Серебряный. — Выручил ты царя!

— А ты, небось, сразу бы подал царю лук? — хитро досмотрел на него Годунов.

— Подал бы! — махнул рукой Серебряный и засмеялся. Вскочил на коня. — Прощай, Борис Федорыч! Ней забуду твою услугу!