Горький-политик

Порожденный французской революцией прозелитизм, вдохновляемый новой религией без Бога, привел в страх правителей половины Европы, вековые права которых оказались под угрозой, и вынудил их объявить непримиримую войну идеям философов. Но выяснилось, что возвращение к status quo невозможно: прежнее общество умерло навсегда; новые идеи проникли вглубь, особенно в среду интеллектуалов; пытаться пресечь их распространение, призывать к возвращению в прошлое было анахронизмом. Новое время продолжало свой путь через ряд противоречий, которые привели к сосуществованию, на первый взгляд, непримиримых форм мышления: чем громче провозглашалась вера в прогресс и разум, тем больше европеец предавался творению новых богов, стремясь исправить отсутствие незыблемых авторитетов и избавиться от чувства неопределенности, возникавшей – что вполне понятно – от разрушения всякой связи с традицией. Итак, в эпоху “современности”, по наблюдениям историка религий Жан-Пьера Сирроно, священное «угасает с одной стороны» только для того, «чтобы вновь появиться с другой; отнюдь не исчезая окончательно, оно претерпевает метаморфозы и переносится на новые объекты»[183]. По мнению многих исследователей феномена религии, считающих священное одной из фундаментальных антропологических категорий[184], такие проявления порождаются необходимостью придать ценность «индивидуальному или коллективному» существованию, усиливаясь в периоды кризисов[185]. Итак, когда общество подвергается радикальным и неожиданным изменениям, в лучшую или худшую сторону, люди защищают себя, изыскивая стратегии, которые содействовали бы приспособлению к новой ситуации и позволяли адекватно откликнуться на перемены. «Необычное», как сказал бы Лотман[186], побуждает к новому опыту и призывает соразмериться с неожиданным, чтобы вновь обрести утраченное равновесие; событие, ставшее разрушителем спокойствия, дезориентирующее и порождающее неуверенность, вынуждает людей прибегать к самозащите посредством поиска таких начал, которые вернули бы существованию надежность и смысл. Итак, «современность» как эпоха глубоких трансформаций, увлекающих человека в водоворот непрерывных перемен, есть период, благоприятствующий метаморфозам священного, а не его исчезновению.

Высвобожденные, развязанные энергии, отторгаясь отрелигиозных верований, – подчеркивает французский социолог Жюль Моннеро, – обращаются на другие объекты. Выходит так, как будто формирование нового типа священного является как раз вовремя, чтобы компенсировать потерю старых верований. Люди, постепенно осознавая между собой новые связи, в которых выражаются условия их нынешнего существования, придают им совершенно новую эмоциональную ценность, но у нее есть свои прецеденты. Происходит не исчезновение, а как бы перенос священного[187].

Среди сакрализованных социальных сущностей особую важность в Новое время приобрела революция как состояние, в котором развертывались феномены «коллективного брожения».

«Человеку кажется, – отмечает относительно французской революции Дюркгейм, – что над ним властвуют силы, которые он не опознает как свои собственные, что они его увлекают […], он чувствует себя перенесенным в мир, отличный от того, в котором развертывается его частное существование. Жизнь здесь не только напряжена, она отличается качественно […], человек теряет заинтересованность в себе самом, забывает себя, целиком отдавая себя общим целям. […] В такие исторические моменты эта высшая жизнь проживается с такой интенсивностью, столь исключительным образом, что занимает сознание почти целиком, более или менее полностью избавляя его от забот эгоистического или низкого порядка»[188].