Горький-политик

Пройдя через весь XIX век, именно в России в 1917 году миф о революции как о «священной перерождающей силе, которая творит своей очистительной властью новый мир», достиг максимальной степени развития. Этому мифу, основанному на распространенном убеждении, что средство против раздробления личности – в создании нового человека, способствовал апокалиптический взгляд на историю, побуждавший видеть в катастрофе возможность возрождения. В этом контексте апокалипсис, как желание построить новый мир без конфликтов, в глазах общества, утратившего прежние авторитеты и упорно искавшего новых, представлял собой поиск нового смысла индивидуального и общественного существования. «Законное место апокалипсисов – напоминает Джованни Джервис – находится, со всей очевидностью, в истории религий»[189], но когда мы перемещаемся на секулярное поле, «эсхатологическая перспектива» неизбежно открывается для «движений за коллективные права, с которыми всегда смешиваются, в разной степени, утопические проекты»[190].

Как отмечает Эмилио Джентиле, XIX век «был наполнен пророками, основателями, апостолами и мучениками новых секулярных религий, которые считали христианство отжившим свой век и делали предметами веры человечество, историю, нацию, революцию, общество, искусство, пол, творя всё новые светские божества»[191]. Язык революционеров-пророков всё чаще использовал терминологию, типичную для христианского богословия, даже в плане литургического служения: древо свободы, алтарь родины, священное пламя, клятва стали, начиная с 1789 года, символами нового секулярного культа.

Ни французская революция, ни последующие революционные движения не удовлетворились тем, что нарушили традиционные религиозные устои, но претендовали на то, чтобы заменить их некими новыми. Фактически, об общественной необходимости и политической полезности новых религий твердили сами протагонисты истории восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Например, Ж.-Ж. Руссо, пытаясь подвести внетеологический фундамент под гражданское сообщество, рассуждал о необходимости светской религии, чьей задачей было бы питать чувство принадлежности к данному коллективу и к которой можно было бы принадлежать простым усилием разума.

Предполагалось, что новая религия заменит христианство, которое, по мнению автора «Общественного договора», ослабляя в гражданах чувство принадлежности к государству, тем самым способствовало их отрыву от самого государства[192]. Несколько позже Огюст Конт переработал схему трех этапов человеческой истории, прежде него сформулировал Сен-Симон, для того, чтобы проиллюстрировать интеллектуальную революцию, приведшую от религии к науке. Социолог считал, что религия полезна для того, чтобы устанавливать единомыслие, ибо она в состоянии удовлетворить глубинные нужды человека и укрепить сплоченность общества. Христианская Троица заменялась новой троичностью: Великая среда (пространство), Великий фетиш (земля) и Великое существо (человек). В «Трактате о позитивной философии» и в «Катехизисе позитивизма», закладывая основы своей новой религии, Конт объявлял, что ни одно общество не может быть создано только на основе технических и научных связей, ибо эти последние не проникают в сферу чувств, эмоций, страстей, и заявлял о необходимости корпуса моральных предписаний, на которых могло бы утверждаться гражданское повиновение. Предполагалось, что полная приверженность этой светской религии сможет трансформировать подчинение, свойственное подданному, в активное участие в жизни общества, свойственное гражданину. Кроме секулярной троицы, где Великое существо заменяло Бога, Конт предлагал также новый позитивистский календарь, новые обряды, новых святых и даже новый символ Креста.

Таким образом, для рационалистического мышления, начиная с эпохи Просвещения, стали характерны попытки выяснить возможность сплочения общества на иных принципах, нежели те, что проповедовались традиционными религиями, и которые предполагалось вытеснить, заменив секулярными установлениями, построенными на ценностях, продиктованных разумом. Этот процесс рационализации дал многим иллюзию возможности обладать миром, избавившись от власти «призраков загадочных и трансцендентных сил»[193], но сами приверженцы отказа от трансцендентного пришли к использованию ментальных схем религиозного типа.