Горький-политик

Помимо различий и аналогий между секулярными идеологиями и традиционным мессианизмом, детали которых, несомненно, нуждаются в более глубоком изучении, и относительно которых не все ученые находятся в согласии, революционные движения «современности» предстают как варианты одного и того же явления, которое, однако, не может быть изучаемо tout court как развитие некой отдельной древней религии или точно определенной древней ереси[202]. К примеру, если говорить о гностицизме, необходимо проводить различение между гностическим течением, возникшим в определенный исторический момент, и гностическим образом мысли, типичным для некоторых проявлений человеческой культуры, сохраняющимся и в наши дни[203]. Представляется более чем оправданной озабоченность Альдо Магриса, считающего «опрометчивым говорить о гностицизме – разве что с самой большой осторожностью – имея в виду исторические контексты слишком отличные или слишком далекие от того, характерного для поздней античности, в которой он и возник»[204]. Прояснение относительно терминологии позволит избежать опасных упрощений; и относительно тоталитарных движений мы предпочли бы говорить о политических религиях, учитывая неизбежные различия, связанные с историко-географическими и культурными контекстами, в которых развивались эти феномены. К примеру, Аугусто Дель Ноче в своем предисловии к «Новой политической науке» Фёгелина указывает на характерные особенности гностицизма, собирая данные о том, как античный гнозис «обезбоживал» мир (тем, что отрицал его сотворение Богом) во имя божественной трансцендентности, в то время как гнозис постхристианский – во имя радикального имманентизма[205].

Несомненно, что ленинская концепция партии, созданной как ограниченная группа революционеров, которые считали себя выражением наиболее полного классового сознания пролетариата и были убеждены, что лишь они одни способны спасти человечество, воспроизводит мыслительную схему, близкую к ментальности гностиков; но в Ленине жила, прежде всего, культурная и революционная традиция его страны, и его извод марксизма сложился под типично русскими влияниями. Использование ярлыков несет в себе риск использовать их не всегда уместно, особенно когда предметом исследования являются различные реальности и исторические контексты, далекие между собой. Итак, говоря о большевизме и, в частности, о ленинизме, воспользуемся определением политической религии, данным Эмилио Джентиле, которая, по мнению этого ученого, представляет собой «сакрализацию системы, основанной на безраздельной монополии на власть, на идеологическом монизме, на обязательном и безусловном подчинении как индивида, так и коллектива системы кодексу заповедей […]»[206]. В этом смысле, согласно Джентиле, фашизм, большевизм и нацизм были формами политических религий нетерпимых и интегралистских, стремившихся пронизать собою всю в целом жизнь общества. Однако, каждая, действуя в рамках своей системы авторитетов, развивала свои характерные особенности. Для углубленного анализа русского марксизма, таким образом, необходимо исследовать сами модальности, посредством которых доктрина немецкого философа была переосмыслена и трансформирована большевиками, учитывая в какой мере довлела русская традиция над теоретическим формированием многих из активистов партии.

По мнению Витторио Страда, на основе марксизма возникает религиозный источник мифотворческого типа, и следует проводить различение между Марксом-пророком и Марксом-ученым. В философе из Трира, утверждает исследователь, «эмпирический научный компонент проникнут мифо-религиозным импульсом», и, следовательно, изучая лишь одну сторону его мысли, мы получили бы лишь половину Маркса[207]. Впрочем, уточняет он, для «истории марксизма» важны не то или иное научное открытие Маркса, но всецелое его доктрины, единой в своей двойственности, и тот удел, который она, как таковая, имела в мире, пробуждая или формируя политическое движение массы, которой дает, кроме всего прочего, в популярной форме, простой, но железный кодекс верований и уверенностей[208].

С одной стороны, «научно-эмпирический компонент» давал рабочему движению инструмент для конкретных действий, с другой, «мифы социализма укреплялись мифотворческим ядром», что благоприятствовало прозелитизму, под действием механизма, не слишком отличающегося от того, что описан Токвилем применительно к французской революции.

С этой точки зрения, т. е., с точки зрения развития мифотворческого ядра марксизма, богостроительство, считавшееся явлением непоказательным для истории большевизма, приобретает особенную важность – прежде всего, для познания корней сталинизма.

4. Социализм как Богостроительство