Горький-политик

В годы, последовавшие за революцией 1905 года, со стороны русских марксистов наблюдался значительный интерес к религиозным исследованиям, которые, как мы увидели, достаточно гармонично согласовывались с культурными ориентирами, вошедшими в моду в Европе начала XX века. Период великих потрясений в конце XIX века, толкнувших общество в водоворот не прекращающихся перемен: разрушение тысячелетних основ, отметившая эпоху позитивизма реакция в культуре, одновременно конфессионального и агностического характера, – образовали и в России плодородную почву для зарождения новых светских религий, способных заменить старые[209].

Возрастающее внимание великих позитивистских религий к социальному компоненту и милленаристские течения, внутри которых образовывались движения рабочих и социалистов конца века, становятся заменителями религий и в Европе принимают формы «христианского социализма» и «социалистической религиозности». В качестве примера можно вспомнить о «пророческом социализме» Кристофа Блюмхардта в Германии, «христианском социализме» пастора Л. Рагаца в Швейцарии, методизме Уэсли, не говоря уже об образе Христа-социалиста, пронизывающем рабочее движение в Италии в первые десятилетия его существования в качестве организованной структуры[210].

В России сложилась аналогичная ситуация, особенно после провала революции 1905 года, когда потеря доверия к возможности победить с помощью только лишь научного марксизма привела часть марксистски настроенной интеллигенции к попытке объединить свои идеи с религиозными чувствами[211]. Из всех форм «христианского социализма», без сомнения, наиболее значимой стало богостроительство, основным теоретиком которого был Луначарский.

Луначарский со своим удивительным и сложным мировоззрением не чувствовал себя гармонично в рамках исторического детерминизма Плеханова. Когда в 1904 году он присоединился вместе с Богдановым к большевикам, то говорил об этом следующее:

«Все мое миросозерцание, как и весь мой характер, не располагали меня ни на одну минуту к половинчатым позициям, к компромиссу и затемнению ярких максималистских устоев подлинного революционного марксизма. Конечно, между мною, с одной стороны, и Лениным – с другой, было большое несходство. Он подходил ко всем этим вопросам как практик и как человек, обладающий огромной ясностью тактического ума и поистине гениального политика, я же подходил, как […] артистическая натура»[212].

Несмотря на искреннее восхищение Лениным, Луначарский никогда не разделял его концепцию большевизма, и всю жизнь сохранял уверенность в том, что истинным наследником идей Маркса является Богданов. Как и Богданов, Луначарский разделял с критиками эмпиризма радикальное несогласие с метафизическим материализмом и говорил о временном характере человеческого знания, при этом настаивая на необходимости распространения социализма как самой настоящей антропологической религии.

В двух томах «Религии и социализма», опубликованных между 1908 и 1911 годами, Луначарский открыто заявлял о «глубоком исследовании взаимоотношений религии и социализма и об определении места социализма среди других религиозных систем»[213]. «Социализм – это организованная борьба человечества с природой для полного ее подчинения разуму: в надежде на победу, в стремлении, напряжении сил – новая религия […] Новая религия, религия человечества, религия труда, не дает гарантий. Но я полагаю, что и без бога и без гарантий […] она остается религией»[214].

Для Луначарского большевики, «марксисты-волюнтаристы», были истинными последователями Маркса; волюнтаристами, но не полностью осознававшими философскую подоплеку своей позиции. Их пропаганда, в основном, научного характера, с трудом могла достигнуть эмоционального отклика как от интеллигенции, так от крестьянства. Вместо нее им нужно было заниматься распространением марксизма как настоящей антропоцентрической революции: религии, в которой Бог должен был быть заменен коллективным субъектом, а революция тогда представляла бы собой самый великий акт в процессе богостроительства[215]. Через несколько лет, вспоминая дореволюционный период, Луначарский писал: «Искусство и религия составляли тогда центр моего внимания, но не как эстета, а как марксиста»[216].