Горький-политик

В 1908 году, когда у Луначарского вышел первый том «Религии и социализма», Горький опубликовал «Исповедь»[232]. Этот роман может в полной мере считаться иллюстрацией тезиса «богостроительства», и сам термин используется впервые именно в этом произведении: «Богостроитель – это суть народушко! Неисчислимый мировой народ! Великомученик великий, чем все, церковью прославленные, – сей бо еси бог, творяй чудеса! Народушко бессмертный, его же духу верую, его силу исповедую; он есть начало жизни единое и несомненное; он отец всех богов бывших и будущих!»[233].

Главный герой повести, подкидыш Матвей, вырос в крестьянской среде в очень скромных условиях, его поиск Бога проходит через несколько духовных этапов и, наконец, он обнаруживает его в народе. Именно тогда для него открывается истинная суть религии. Центральной сценой книги становится чудо, совершенное коллективной силой, по воле которой излечивается несчастная девушка-паралитик.

«Идут люди, как одно тело, плотно прижались друг к другу, взялись за руки и идут так быстро, как будто страшно далёк их путь, но готовы они сейчас же неустанно идти до конца его.

Душа моя дрожит великой дрожью непонятной тревоги; как молния, вспыхнуло в памяти великое слово Ионино:

«Богостроитель народ?!»

Рванулся я, опрокинулся встречу народу, бросился в него с горы и пошёл с ним […] Схватили меня, обняли […] Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только – радость, необъятная, как небеса […]»[234]

Сцена заканчивается чудесным исцелением девушки-паралитика.

Опыт коллективного мистического соучастия в чуде полностью меняет мировосприятие Матвея и подталкивает его к молитве бессмертному народу:

«– Ты еси мой бог и творец всех богов, соткавший их из красот духа своего в труде и мятеже исканий твоих!

– Да не будут миру бози инии разве тебе […] Тако верую и исповедую!»[235].

Отвергая всякую трансцендентность, Горький наделял человека божественными качествами и использовал метафоры и образы с явно православным содержанием. В своей повести он представил метаморфозу святого: вера в сверхъестественное заменяла некую социальную трансцендентность. Нельзя утверждать, что «Исповедь» является лишь литературным переложением идей Луначарского. В действительности, как справедливо утверждает А. Семенова: «стремление к синтезу идей Ницше и Марка было присуще русской общественной мысли начала XX века»[236]. Дело не в том, что Луначарский повлиял на Горького, между ними «задолго до их знакомства возникло идейное притяжение»[237].

Для Горького, как и для Луначарского, религия представляла собой неискоренимую потребность, свойственную человеческой природе; объявленная Ницше смерть Бога означала не гибель для «святого», а его трансформацию. Как замечал Мишель Нике, «Исповедь» – это «рассказ об обращении не из неверия к вере, а из одной веры в другую, от Бога-создателя к созданному богу, точнее к богу, создаваемому формирующимся свободным и братским человечеством»[238].

Новый Бог, абсолютно имманентный, воплощал в себе созидательный потенциал человека, поэтому и новая религия должна была быть полностью «антропологической». В действительности, Горький и Луначарский лишь развивали на материалистической основе «ту атеистическую религию сверхчеловечества», присущую прометеевскому началу в марксизме[239].

Самая суровая критика повести Горького последовала, естественно, со стороны представителей русской социал-демократии, в том числе, от Плеханова. В своем суждении о произведении Горького лидер меньшевиков хотел показать реакционную природу философских теорий левых большевиков, что представлялось в его глазах еще одним симптомом болезни, проявившейся после их присоединения к марксизму. Болезнь ухудшилась в момент, когда многие из поддерживающих это философское течение начали говорить о марксизме как о религии будущего. Фанатичный атеизм Плеханова и Ленина приводил к тому, что они не могли осознать, что их догматическое понимание марксизма закладывает основы новой религии, не слишком отличающейся от той, которую проповедовали Горький и Луначарский. Богданов, подчеркивая данный аспект, писал о Ленине в 1910 году:

«Представьте себе человека, который, мысля религиозно, формально принял учение, глубоко враждебное всякому «фидеизму». Тогда он во-1), создаёт культ из своей антирелигиозности, что само по себе ещё не было бы так плохо; но при этом он, – во-2), – всякие взгляды, с которыми не согласен, или которых не понимает, будет рассматривать, как идеи враждебной секты, как враждебную религию»[240].

Английский историк Кристофер Рид, автор исследования, посвященного отношениям религии и революции в России в начале XX века, отмечает парадоксальный характер атеистического антиклерикализма интеллигенции, «сотворившей религию из собственной антирелигиозности»[241].