Горький-политик

Не только группа, объединившаяся вокруг сборника «Вехи», выявила религиозную природу русской социал-демократии. Андрей Буткевич, эсер, сегодня почти забытый, в 1907 году провел сравнение между структурой православной церкви и организацией социал-демократической партии в небольшом памфлете под названием «Ортодоксальный марксизм и православие. Очерк партийной психологии». Обыгрывая значение термина «православие», Буткевич стремится показать, как через несколько лет после ее образования социал-демократия приобрела все признаки церкви. Всякую критику, относящуюся к институту церкви, можно было обратить к «ортодоксальному марксизму». Действительно, пишет Буткевич, всего через несколько десятилетий после смерти Маркса, социал-демократия превратила в догмат учение немецкого философа, отдалившись от «духа» оригинала так же, как это произошло с Церквью. Критик называет социал-демократию православием марксизма и объясняет, что он под этим подразумевает: «В точном смысле слова это утверждение, что только я один правильно мыслю, что только я один владею истиной навеки незыблемой и непререкаемой, все же несогласные со мной – еретики и анафема. Православие – это монополия истины для подавления критики, духовное порабощение человечества для борьбы с революционным идеалом. Православие – это компромисс, гниль, разъедающая всякое жизненное учение, это замена жизненной сущности мертвой формой или догмой, это буржуазность духа с ее призывом к умеренности и аккуратности»[255]. Отсутствие терпимости было одной из черт, сближающих Церковь и «ортодоксальный марксизм».

Определив характер новой Церкви социал-демократии, автор слагает настоящий гимн ереси как единственному способу спасения оригинального учения марксизма. В сущности, Буткевич утверждает, что история русской православной церкви с ее многочисленными ересями повторилась в истории марксизма, другой формы ортодоксии, столь же догматической и не терпящей никаких разногласий.

Великий идеал социалистического общества заменяется идеалом класса пролетариата. «Символ веры гласит: нельзя спастись иначе, как лишившись орудий производства, как сделавшись пролетариатом. Только пролетарий может стать социалистом […] раз ты, подобно крестьянину, владеешь орудиями производства, ты не наш, ты – капиталист, собственник, буржуй, враг, а защитники твоих интересов – еретики, реакционеры, буржуазная партия, анафема»[256], – и вот уже между «братьями рабочими и крестьянами» – вражда.

Социал-демократия оперирует теми же схемами, что и одна из самых нетолерантных Церквей: «Существует церковь ортодоксального марксизма, стремящаяся объединить в себе класс пролетариата и основывающаяся на учении Маркса. Но давно отлетел оттуда дух Маркса и осталась там лишь голая диалектическая схема. И схема эта обращена в догму, в истину неизменную и обязательную для всех веков, народов и областей производства. В храмах исторической необходимости жрецы так называемого марксизма проповедуют социализм в виде далекой мечты, в форме загробного рая»[257].

Анализ эсеровского критика показывает, что почти сразу после своего формирования социал-демократия и, в частности, ленинизм, приобрели все характеристики одной из самых нетолерантных церквей, показывая, что результаты жесткого догматического марксизма, выработанного Лениным, можно было предсказать заранее.

В концепции богостроительства Горький и Луначарский выразили все противоречия марксизма с его нарочитой научностью и прославлением атеизма как необходимого условия формирования нового общества, состоящего из новых людей: марксизм противопоставлял себя традиционным религиям и стремился заменить их через отказ от трансцендентности и обожествление человека. В. Страда отмечает, что религиозность (в смысле антирелигии, противостоящей христианству) – один из главных истоков марксизма, составляющий его эзотерическую основу. Однако эта основа открыто проявляется, по мнению ученого, «только в определенные моменты истории […] (Например, в богостроительстве Луначарского и Горького или, несколько по-иному, у Эрнста Блоха, или даже в воинствующем атеизме Ленина и его последователей)»[258].

Только тщательно изучив теории Горького и Луначарского и их тесную связь с эволюцией партии, можно понять и реконструировать историческую динамику превращения сталинизма в культ, рассматривая этот сложный процесс не как противоречие, а как естественное развитие внутренне присущей марксизму тенденции. В тридцатые годы Сталин создал эффективный синтез богостроительства и ленинизма, с одной стороны, возродив ритуалы и мифы православной религии, с другой – доведя до крайности догматизацию идеологии. Советский диктатор отрицал любую возможность объединения большевизма и религии, открыто боролся с влиянием православной церкви, но он же заложил основы новой светской веры, в которой «коллективистское государство стало единственным Богом, всеведущим и всемогущим, а Ленин – пророком его»[259].