Горький-политик

А в 1930 г., дойдя – под влиянием вообще присущей ему импульсивности – в своем филосоветизме до крайних пределов, А.М. Горький даже получил от Сталина урок терпимости и демократичности. Дело в том, что А.М. Горький счел слишком свободной ту критику, которая допускалась в СССР по отношению к советской действительности, и выразил опасение, что она может сыграть на руку врагам социализма. Товарищ Сталин весьма дружески остерег товарища Горького от излишнего пыла: «Мы не можем без самокритики. Никак не можем, Алексей Максимович. Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократии, подрыв творческого почина рабочего класса. Конечно, самокритика даёт материал врагам. В этом вы совершенно правы. Но она же даёт материал (и толчок) для нашего продвижения вперед, для развязывания строительной энергии трудящихся, для развития соревнования, для ударных бригад и т. п. Отрицательная сторона покрывается и перекрывается положительной. Возможно, наша печать слишком выпячивает наши недостатки, а иногда (невольно) афиширует их. Это возможно и даже вероятно. И это, конечно, плохо. Вы требуете поэтому уравновесить (я бы сказал перекрыть) наши недостатки нашими достижениями. И в этом вы, конечно, правы. Мы этот пробел заполним обязательно и безотлагательно. Можете в этом не сомневаться»[483].

Интересно проследить, как за эти годы полностью изменялось его мнение о русской интеллигенции. В письме Р. Роллану в 1930 году он напишет: «Советская власть и авангард рабочей партии находятся в состоянии гражданской, – т. е. классовой – войны. Враг, против которого борются – и необходимо бороться – интеллигенция, стремящаяся реставрировать буржуазный строй, и зажиточное крестьянство, которое, защищая частное мелкое хозяйство, основу капитализма, вредит делу коллективизации, прибегая к террору […][484]».

Это мнение свидетельствует об убежденности писателя в том, что в Советском Союзе на самом деле зарождается новая рабочая интеллигенция. Совершенно очевидно, как утверждает В. Страда, что если ленинская культурная революция привела к значительному ограничению свободы по сравнению с предреволюционной ситуацией в культуре, то по сравнению с последовавшей за ней сталинской культурной революцией она выглядит куда менее репрессивной и антилиберальной. Высказывание 1930 г. относительно свободы критики, допущенной сталинским режимом, не было случайной оговоркой. Это доказывает, к сожалению, поездка А.М. Горького на Соловки и публикация коллективной монографии 36-ти советских писателей под редакцией М. Горького, Л.Л. Авербаха, С.Г. Фирина «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина: История строительства, 1931–1934 гг.». В 1929 г., во время второго из четырех ознакомительных путешествий по России, М. Горький увлекся недавно возникшей идеей о необходимости коллективного литературного труда, поддержал ее своим авторитетом и возглавил два крупных проекта этого рода – «Историю гражданской войны» и «Историю фабрик и заводов». Частью последней является книга о печально знаменитом Беломорканале (1934 г.), соединившем Белое и Балтийское море и построенном заключенными, в том числе политическими. В этой книге Горький, правда, ограничился общей вступительной статьей под заголовком «Правда социализма».

В поездке 1929 года были и другие, даже более важные, пропагандистские цели. Надо было продемонстрировать мировому общественному мнению, что в ГУЛАГе живется не так уж плохо и что он прекрасно справляется со своими воспитательными задачами. Этот фантастический визит состоялся 20 июня 1929 г. В книге «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицын оставил нам его леденящую душу описание. Слава М. Горького, множество данных им доказательств его гуманности пробудили в заключенных надежду, если не уверенность, что этот столь нежданный гость с его широкими возможностями будет способствовать хоть каким-то переменам в их судьбе и условиях жизни. Не изменилось ничего. Поэт-странник прекрасно исполнил новую для него роль – свадебного генерала в штатском.

А.И. Солженицын замечает: «Жалкое поведение Горького после возвращения из Италии и до смерти я приписывал его заблуждениям и неуму. Но недавно опубликованная переписка 20-х годов дает толчок объяснить это ниже того: корыстью. Оказавшись в Сорренто, Горький с удивлением не обнаружил вокруг себя мировой славы, а затем – и денег (был же у него целый двор обслуги). Стало ясно, что за деньгами и оживлением славы надо возвращаться в Союз и принять все условия. Тут он и стал добровольным пленником Ягоды»[485]. Речь, надо полагать, идет о переписке между А.М. Горьким и П.П. Крючковым касательно политико-издательских дел. Тот факт, что П.П. Крючков был на службе в ГПУ, делает понятным упоминание о главе ГПУ Г.Г. Ягоде.