Горная долина

Я не встречал Голувайзо неделями. Время от времени я вспоминал о нем, главным образом в связи с соперничеством между нагамидзуха и гехамо, поскольку к тому времени я уже знал, что чувства, высказанные Захо, не чужды и людям нагамидзуха. Между отдельными членами двух племен существовали личные связи и поддерживались как будто безупречно дружественные отношения, по старые подозрения были все еще сильны. Нагамидзуха знали причину недовольства гехамо, и в разговоре начистоту большинство жителей Сусуроки и Гохаджаки согласились бы, что гехамо по праву недовольны. Но права не имели большого значения в бесконечной борьбе за престиж. Нагамидзуха хорошо понимали, что до прихода белых их положение было довольно щекотливым. Численно они уступали соседям и, окруженные фактически врагами, действительно находились под угрозой уничтожения. Установленный белыми запрет на военные действия обернулся для них явной выгодой, окончательно закрепленной тем обстоятельством, что Макис оказался в фаворе у новой власти. Нагамидзуха удалось поэтому достичь положения, не соответствовавшего их численности и успехам в славные дни боевых подвигов. Когда чужаки с дальнего берега реки Асаро, говорившие на другом языке, останавливались в Сусуроке, чтобы посоветоваться с Макисом, прежде чем пройти последние несколько миль до административного пункта, это поднимало престиж всей группы Макиса. Его имя стало известно в районах, где не бывал (а до недавнего времени и не мог бывать) ни один член его группы, и благодаря этому авторитет нагамидзуха среди племен увеличился. Удачное сочетание в части белых и личной проницательности Макиса выдвинуло его группу в соревновании за престиж вперед, и ни один из его последователей не был склонен отказаться от преимуществ их нового положения из-за столь малозначительного обстоятельства, как вполне обоснованные и законные жалобы гехамо. Более того, они готовы были пойти на все, лишь бы сохранить статус-кво. Все это я уже знал ко времени следующей встречи с Голувайзо, но это не отразилось на моей собственной роли й последующих событиях, зато, наверное, повлияло па поведение Голувайзо и, конечно, жителей Сусуроки.

Однажды я работал у себя в хижине, записывая сделанное за день. Мне хотелось закончить дела до захода солнца, чтобы выйти на улицу и отдохнуть от духоты и беспорядка моей комнаты. Было уже около четырех часов дня, свет за узкой дверью стал мягче, жара спала. Хотя было еще слишком рано посылать за лампой, ослабевший свет заставлял меня пригибаться к страницам, что затрудняло работу. Тишину, воцарившуюся после обеда, нарушили наконец голоса людей, которые возвращались с работы в деревню. Ближе всего слышались болтовня и смех (прерываемые криками младенцев) продавцов батата, кукурузы и плодов папайи. Они регулярно приходили в этот час к моей хижине и терпеливо ждали. Это было так обычно, что я даже не поднял головы, когда вошел Хунехуне и сказал, что они ждут. Мне не хотелось отрываться от работы, и я, зная, как Хунехуне это нравится, предоставил ему действовать по его усмотрению.

Торговля велась в моей хижине, всего в нескольких футах от моего стола. Продавцы входили по одному, Хунехуне взвешивал их билумы и расплачивался солью, бусами, табаком или деньгами. Никаких осложнений не предвиделось. Процедура была простой, платил я щедро. Продолжая работать, я слышал, как Хунехуне перешучивается с женщинами. Часто это забавляло меня, но сегодня болтовня и застенчивое хихиканье раздражали. Я нетерпеливо переступал под столом ногами, надеясь, что скоро все прекратится. Прошло минут пятнадцать; был уже виден конец работы, а с ним — возможность покинуть давящую атмосферу хижины. Я не сразу осознал, что тон разговоров резко изменился, и поднял глаза лишь тогда, когда гневные интонации заставили меня отвлечься от своих мыслей. Еще не совсем понимая, что именно оторвало меня, я взглянул па две фигуры по ту сторону стола.

Над билумом с кукурузой стояли лицом к лицу Голувайзо и Хунехуне. Оба замерли в напряжении. Хунехуне, казалось, не верил своим ушам и как будто сжался инстинктивно перед злобой, сверкавшей в глазах Голувайзо. За их спиной в дверь заглядывали лица с широко раскрытыми, изумленными глазами; еще дальше, на деревенской улице, разговоры быстро стихали, а люди обеспокоенно и озадаченно поворачивались к моей хижине.