Горная долина

Их одобрение мало меня радовало. Во-первых, я не хотел поддерживать нагамидзуха в соперничестве с гехамо, а во-вторых, когда я понял Голувайзо, я начал испытывать к мему сочувствие. Его поведение скорее всего было вызвано соперничеством, о котором я уже говорил, а не подлинным несогласием с ценой, предложенной за кукурузу. Повод к спору был случайным. Голувайзо просто ухватился за него, как за крюк, на который он мог повесить обиды своего неудовлетворенного честолюбия. Возможно, он пришел, уже приготовившись к ссоре, но у меня не было желания причинять ему неприятности. Обиженные нами люди часто обладают преимуществом, о котором они и не подозревают, и после этого случая я был настроен к Голувайзо доброжелательнее, чем раньше. Меня влек к нему стыд за свое собственное поведение, и я хотел искупить свою вину, постаравшись попять его.

Однако прошло несколько недель, прежде чем мы снова встретились. Пока же мне хотелось показать, что я не испытываю к нему враждебных чувств, но я не знал, как это сделать. Я не мог решить, какой курс взять в этой новой для меня ситуации, а застенчивость мешала мне пойти самым прямым путем, то есть отправиться к нему. Он же в Сусуроку не приходил, и постепенно инцидент забылся. Лишь обстоятельства нашей следующей встречи заставили меня вспомнить о нем.

Макис и я по дороге в Ухето поднимались по склону в миле от ручья Галамука, оставшегося позади. Тут мы узнали, что Голувайзо с топором в руке напал на Гамеху. Весть об этом передавалась По всему нашему пути. Ее прокричали из Гехамо в Сусуроку, оттуда — в Гохаджаку, затем она спустилась вниз к Намури, работавшему па огороде таро, а от него — к Бихоре, мимо которого мы прошли за десять минут до этого. Когда голос Бихоре достиг нас, едва ли остался хоть один человек в радиусе нескольких миль, который не знал бы о нападении, а те, кого благодаря родству с Голувайзо или Гамехой события касались непосредственно, к моменту нашего прихода в Горохадзуху уже собрались в две группы, которые стояли друг против друга, негодующе выкрикивая взаимные обвинения.

Ссора походила на бесчисленное множество других. Голувайзо срубил панданус, принадлежавший, по словам Гамехи, ее сыну, молодому человеку, которого в это время не было в деревне. Голувайзо не оспаривал этого, но заявлял, что имел право так поступить, ибо свинья Гамехи четыре раза прорывалась в его огород. Он сказал, что неоднократно предупреждал Гамеху и что ей надо было следить за животным, быть может, увести его подальше, чтобы оно больше не угрожало огороду Голувайзо. Гамеха, однако, не обратила внимания на его предупреждение, поэтому он, Голувайзо, мог даже убить свинью. Вместо этого он выбрал более мягкий способ проучить Гамеху и срубил ее панданус. Гамеха была болтливой старухой, недолюбливавшей Голувайзо. Ничего не сказав по поводу его обвинений, она в свою очередь обвинила Голувайзо в том, что он еще не выплатил ее сыну вклад в свой брачный выкуп. Это преднамеренное оскорбление так разъярило его, что он ударил ее топором (к счастью, обухом). Очевидно, они были одни, когда это произошло, но вопли и крики Гамехи, ее громогласные обвинения быстро собрали толпу, и в результате был срочно вызван Макис.

Не было никаких сомнений в том, что все началось по вине Гамехи. Голувайзо мог убить ее свинью, но он избрал для своей мести способ, который нанес ей меньший ущерб, и обнаружил таким образом похвальную сдержанность. Его, однако, позорило последовавшее затем нападение. Правда, он не причинил Гамехе серьезного ранения, да и к тому же Гамеха была женщиной и всячески его провоцировала. По всей вероятности, па этом бы дело и кончилось после неизбежного обсуждения и по прошествии времени, необходимого для того, чтобы страсти остыли; но так не случилось.

Исход событий в значительной мере предопределили личности участников. Гамеха была не просто пожилой женщиной — опа достигла также самого высокого положения, доступного женщине: Гамеха была матерью мужчины гехамо. Члены группы, которой она дала мужчину, по справедливости не могли видеть в ней только женщину. Она доказала, что является ценным членом труппы, и, если бы ее муж, будь он жив, захотел ее бросить, другие мужчины гехамо порицали бы его. Даже мужская солидарность не могла помочь найти оправдание поведению Голувайзо. Мужчины гехамо несомненно поддержали бы его, но с оговорками. Они указали бы ему, что он действовал неосмотрительно. Более того, Гамеха, по-видимому, понимала, что может рассчитывать на сочувствие. Она несомненно знала, что восхищение «сильными» умеряется осторожностью, поскольку они наименее доступны увещеваниям и меньше всего думают о равноправии других. Кроме того, она произвела на меня впечатление человека решительного, готового настоять на своих правах и извлечь из ситуации все возможные выгоды.