Город и псы

Так и не знаю, зачем нас гоняли на стадион; сдается мне, в этом тоже Ягуар замешан, рассказал, наверное, Гамбоа: «Мы тут кур имеем от случая к случаю», а лейтенант, наверное, подумал: «Ну, я вам дыхалку наизнанку-то выверну, раз вы такие лихие». Заходит Крыса в класс: «Строиться, быстро, у меня для вас сюрприз». Мы заорали: «Крыса!» А он: «Приказ лейтенанта. Построились и трусцой в казармы. Или его позвать?» Мы построились, он довел нас до казармы, стал в дверях: «Достаем винтовки, у вас минута, командир взвода, доложить трех последних». Каких только слов мы на него не сложили, и никто не мог понять, что происходит. Во дворе другие взводы над нами зубоскалили. Где это видано – в полдень с винтовками, полевые на стадионе? Или у Гамбоа крыша поехала? Он ждал нас на футбольном поле, нетерпеливо так смотрел, даже жадно. «На месте стой, раз, два! – скомандовал Крыса. – Построиться ударными группами!» Все забухтели – что это за кошмар еще, полевые в обычной форме да на голодный желудок? Его мамаша пусть тут по мокрому газону ползает, после трех часов уроков – так и гикнуться с устатку недолго. Но вмешался Гамбоа. Как взревел: «Построиться в три шеренги! Третья группа вперед, первая назад». Крыса поддакивал, гаденыш: «Быстрее, лодыри! Бегом, построились!» Потом Гамбоа сказал: «Разойтись на десять метров, как при наступлении». Может, война намечается, и министр решил нам ускоренный курс молодого бойца устроить? Возьмут нас солдатами или сержантами, я бы не отказался после ожесточенных сражений ворваться в Арику и везде там навтыкать перуанских флагов, на крыши, на окна, по улицам, на транспорт, говорят, чилийки – самые красивые женщины в мире, уж не знаю, правда ли. Но вряд ли, конечно, войной пахнет – иначе бы всех готовили, не только первый взвод. «В чем дело? – опять заорал Гамбоа. – Стрелки первой и второй группы, вы глухие или тупые? Я сказал, десять метров, а не двадцать. Негра как зовут?» – «Вальяно, господин лейтенант», – надо было видеть лицо Вальяно, когда Гамбоа его негром назвал. Обоссаться. «Так, – сказал лейтенант. – Вы почему на двадцать метров отходите, если я сказал – на десять?» «А я не стрелок, господин лейтенант, просто одного не хватает». Песоа, конечно, тот еще придурок, надо же такое выдать. «Ага, – сказал Гамбоа, – тогда шесть штрафных отсутствующему» – «Не получится, господин лейтенант, отсутствующий – покойник. Кадет Арана», говорю же, дурак дураком. Все шло через жопу, Гамбоа бесился. «Ладно, – сказал он, – Пусть стрелок из второй линии займет его место». А потом как заорет: «Почему, мать вашу, приказ не выполняется?» Мы переглянулись, Арроспиде стал смирно и сказал: «Этого тоже нет на месте. Там Ягуар должен стоять». «Тогда вы туда станьте и нечего препираться, – сказал Гамбоа. – Приказы выполняются без раздумий и нытья». Потом заставил нас бегать от одних ворот к другим, по свистку с места, ползком, бегом, упали, пока собственное тело и время не перестанешь чувствовать, а когда мы разогрелись, Гамбоа выстроил нас в три колонны и повел в казарму. Сам залез на шкафчик, Крыса – на другой, еле взобрался – такой он карлик, и нам приказали: «Смирно у своих коек», тут-то я догадался: Ягуар нас продал, чтоб свою шкуру спасти, нету в мире честных людей, кто бы мог подумать, что он на такое способен. «Открыть шкафчики и шаг вперед. Кто полезет внутрь, пусть пеняет на себя» – можно подумать, кто-то на глазах у лейтенанта успеет спрятать бутылку, что мы, фокусники, что ли? Они сложили все, что нашли, в дерюжный мешок, и умотали. Мы все молчали, я лег на койку. Недокормленная где-то болталась; обед – наверняка на кухню за объедками подалась. Жалко, что ее нет, так бы можно было ей загривок почесывать, это расслабляет и успокаивает, представляешь, будто ты с девушкой. Что-то вроде этого, наверное, бывает, когда женишься. Вот лежу я в печали, а тут приходит моя, ложится рядышком, молчит себе, я тоже молчу, потом дотронусь до нее, почешу, пощекочу – она засмеется, ущипну – вскрикнет, приголублю, по лицу поглажу, прядку пальцем завью, зажму нос, задохнется – отпущу, за шею потрогаю, за сиськи, спину, плечи, попку, ноги, пупок, поцелую вдруг, наговорю ласковых слов: «Ах ты моя чолита, сороконожка, бабеночка, давалочка». И тут кто-то крикнул: «Это вы виноваты!» А я в ответ заорал: «Кто это – вы?!» – «Вы с Ягуаром», – сказал Арроспиде. Я двинул к нему, но меня перехватили. «Я сказал – вы, и еще раз повторю!» – говорит, до того разъярился, что даже пена у рта появилась, а он и не замечает. И добавляет: «Да отпустите вы его, я его не боюсь, в два счета вырублю, с ноги врежу – и готов будет», а меня скрутили, чтобы не рыпался. «Лучше нам сейчас не сраться, времена не те, – говорит Вальяно. – Надо объединиться и вместе сопротивляться. Кто его знает, что нас ждет» – «Арроспиде, – сказал я, – я большего пидараса, чем ты, не видал: чуть что не по тебе – давай товарищей грязью поливать». – «Неправда, – говорит, – я заодно с вами против лейтенантов; если надо помочь, всегда помогаю. Но в том, что сейчас творится, виноваты вы с Ягуаром и Кучерявым, потому что темните. Тут что-то нечисто. Какое совпадение – как только Ягуара засадили, Гамбоа сразу же про шкафчики узнал». Все твердили: «Да, это Ягуар нас сдал» и «Нет ничего слаще мести». Потом дали свисток к обеду, и я, наверное, впервые за все время в училище ничего не съел, еда комом в горле вставала.