Город мастеров

— Дело в том, что наш господин — это не тот, не дореволюционный, часто это просто переодетый товарищ (например, если господа звучит как обращение к разнополой аудитории). Так, во время предвыборных кампаний журналисты, расположенные к кандидату, обращаются к нему по имени-отчеству, в нерасположенные — с помощью господина, потому что в устной речи это слово часто имеет негативный опенок. В письменной же речи встречаются и вовсе странные сочетания, вроде господина Ивана Петровича. Перестав быть товарищами, мы так и не стали господами.

Но далеко не всё западное у нас приживается. Незнакомые друг с другом немец или француз, оказавшись вдвоём в лифте, обязательно поздороваются, а двое русских — ни в коем случае, Точно так же, если встретятся в пустынном парке, лесу. Европейская стратегия вежливого поведения такова: мы — свои, и потому не опасны. У нас же иначе: ты для меня не существуешь, и потому я для тебя не опасен. Моя знакомая, долго прожив за границей, вернулась в Москву в 80-х годах и решила, как она говорила, научить соотечественников вежливости. Начала здороваться в магазинах. Это вызвало довольно откровенную неприязнь, и в лучшем случае слышала в ответ: «Девушка, не задерживайте очередь».

Правда, в последнее время заметен некоторый сдвиг этикета в сторону европейского. Во всяком случае, в больших магазинах, где действует корпоративный этикет, продавец или кассир обязательно должны поздороваться с покупателем, и тот вынужден ответить. Всё чаще обмениваемся приветствиями с незнакомыми во дворе и подъезде. Это тот случай, когда старой русской традиции не жаль.

— Ломоносов утверждал, что-де «на французском языке прилично говорить с друзьями, на немецком — с врагами, на итальянском — с женщинами, на испанском — с Богом». На русском же — «со всеми оными». Действительно так?

— Это скорее художественный вопрос, чем научный, потому что измерить, на каком языке говорить с женщинами, а на каком с Богом, невозможно. Я понимаю Ломоносова так: в разных языках могут быть по-разному развиты отдельные фрагменты лексики. Ясно, что говорить о снеге лучше на языках народов Севера, а про африканскую саванну — например, на суахили. Но думаю, что с разговором о женщинах и о Боге справится любой язык. Правда, с французами и итальянцами связана некая аура женолюбия, а с немцами — хороших воинов, что и дало учёному повод так высказаться.

— Мы все очень разные — молодые и старые, образованные и не очень. Каждый излагает мысли по-своему, а в результате получается довольно пёстрая картина. И никогда не будет такого, чтобы все говорили правильно и красиво. Выходит, мечта борцов за чистоту языка несбыточна?

— Нет, не это важно — чтобы всё правильно и красиво. У меня нет задачи поучать и направлять, я хочу показать, что происходит. У каждого человека, каждой группы людей язык такой, какого они заслуживают. Одно дело — обсуждать книжку по философии, другое — футбольный матч. Если бы болельщики заговорили языком философов, то не получилось бы обсудить матч, и наоборот. В нашу речь вошли слова из молодежного жаргона, из бандитского, чиновничьего. Жизнь языка в том, что он меняется, хотя бы потому, что меняется жизнь.

Но язык — сложная система, состоящая из очень разных частей. У школьников всегда был свой сленг, и пусть он будет. Есть профессиональный язык, есть разговорный, есть литературный. Мы хотим, чтобы стояло это большое здание, не превращаясь в руины, где всё в общей куче. Проблема нашего времени в том, что происходит смещение всего, и никто уже не понимает, что правильно, что нет, что корректно, а что недопустимо. Литературная норма, которая была до перестройки, отчасти разрушена, а новая ещё не создана. Хотелось бы вернуться к стабильности в языке. Но при этом он должен быть разный: на молодежном телеканале пусть будет язык молодежи, в глянцевом журнале — язык гламурной тусовки. Нельзя запретить сленг, как нельзя запретить брань, но важно понимать, что и когда уместно. Пусть школьник говорит с товарищами, как у них принято, но он не должен так говорить с родителями. Кто владеет этим переключением, тот владеет и языком. Когда говорим, что человек образован, это значит, что он понимает, где как надо говорить. Это умение отчасти потеряно, и его хотелось бы вернуть.

— Наш язык, конечно, переживёт нынешние времена. Но в чём тогда смысл этого разговора, если он вряд ли что-либо изменит?

— Язык зависит от того, что мы о нём думаем и что говорим. Главное, что он нас волнует, а это может подействовать сильнее любых призывов и запретов.

Пройдусь-ка по Газгольдерной, потом по 5-й Кабельной…