После коронации в Авиньоне в мае 1342 года Климент VI мог бы почить на лаврах, наслаждаясь новым титулом «отца князей и королей, правителя мира». Однако один из народов мира, римляне, упорно требовал для себя особенной связи с папой. В тот же месяц римляне отрядили в Авиньон, к папе, свое посольство из 15 человек. Измотанные конфликтом баронов, они избрали популистское правительство из представителей низших и средних слоев, «Тринадцать добрых людей», благословения для которого делегация и испрашивала у папы [58]. Кроме этого, она приготовила папе предложение, обеспечивавшее его возвращение. Клименту сулили «полную власть над правительством Рима», лишь бы он туда вернулся [59]. Знаковый момент: призыв должен был быть вручен папе не кем-нибудь, а Кола ди Риенцо. Это был нотариус 29 лет от роду, сын хозяина постоялого двора в rione Регола на берегу Тибра, бравшего с постояльцев от трех до шести динариев [60]. Возможно, Кола не катался как сыр в масле, зато отличался умом. Он вырос в Ананьи и в Риме, впитал историю Вечного города, читал труды его величайших древних поэтов и ученых мужей. Он осязал надписи древних времен на камнях, изучая великое прошлое Рима. Сочетая реализм с романтическими мечтаниями, он утверждал, что рожден в небывалой любви. По уверениям Риенцо, у его матери был роман с императором Священной Римской империи Генрихом VII, прятавшимся на их постоялом дворе от разъяренной римской толпы [61]. При всем блеске своего воображения скромный чиновник мог бы затеряться среди блестящих членов посольства, в которое входили Стефано Колонна-младший и Франческо ди Вико, сын римского префекта. Сам Петрарка снабдил послов текстом своей поэмы, чтобы очаровать папу и заманить его обратно на престол [62]. Было бы неудивительно, если бы голос Риенцо слабел на фоне голосов таких грандов.
Тем не менее, лишь только на мраморных полах роскошной консистории Климента раздались шаги римской делегации, папа не смог смотреть ни на кого, кроме Риенцо. Молодой человек был rara avis – «красавчик» со «странной улыбкой», якобы «вскормленный истинным молоком красноречия» [63]. Стоя в огромном зале у ног папы, в окружении рыцарей, кардиналов, монахов и богомольцев, он просил прощения за революцию и искал одобрения для Тринадцати добрых людей. Затем он попросил, чтобы Климент вернулся в Рим и по примеру оклеветанного Бонифация VIII провозгласил второй по счету Юбилейный год. Как пишет римский хроникер, современник тех событий, «папа Климент был покорен чудесным красноречием Риенцо» [64]. Однако стоило тому повернуться, чтобы возвратиться на свое место, как хор запел по сигналу древний гимн Te Deum [65]. Торжественные звуки наполнили зал, лишая папу возможности ответить.
В конце концов Климент дал римлянам отрицательный ответ. Он согласился провозгласить Юбилей и назначил Бертольдо Орсини и Стефано Колонна-младшего сенаторами Рима. Однако возвращаться туда сам не собирался.
Вскоре пало римское правительство Тринадцати добрых людей. Всем взорам был явлен художественный образ народных страданий. На фасаде внушительного, подобного замку Дворца сенаторов на Капитолийском холме появилось огромное полотно, не заметить которого не могли ни сильные мира сего, ни обыкновенные римляне, торговавшиеся на тамошнем рынке. Картина повергала в ужас: согбенная вдова молилась в лодке, обливаясь слезами. По воспоминаниям современника, она «рвала на себе волосы в горьких рыданиях» [66], «черное платье было с нее сорвано, траурный пояс был сплетен из лохмотьев» [67]. Поблизости не было видно церквей, в лодке не было ни весла, ни паруса, ее несло в открытое штормовое море. Тут же были лодки других женщин, без весел, тонущие, как и их пассажиры. На бортах были написаны названия империй: Вавилон, Карфаген, Иерусалим, Троя. Как будто мало было таких кар, как беда и верная смерть, на тонущих лодках имелась и зловещая надпись: «Раз ты вознесся над всякой властью, то мы ждем твоего падения» [68]. Это предостережение было обращено не к погибшим женщинам, а к рыдающей вдове с оголенной грудью, еще плывшей в лодке с названием «Рим».