Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей

Сцена была волнующая, но далеко не интимная. Вокруг Пия сгрудились местные магнаты, послы, кардиналы и прочие гранды, рухнувшие на колени на глазах у огромной толпы зрителей. Когда зазвучал гимн Te Deum, процессия двинулась по Виа Фламиниа, разбухая по пути от примыкавших к ней паломников. Голову Андрея сначала водрузили на главный алтарь в церкви Санта-Мария-дель-Пополо, но путь свой она завершила в базилике Святого Петра. Если Андрей представлял всех христиан, преследуемых турками, то его новый дом, «Альма Рома, освященная кровью [его] брата», символизировал их «убежище» [46].

Эмоциональное воздействие устроенной Пием процессии определялось трогательностью церемонии. Оно также зависело от вековой традиции – по ней Рим считался центром, вокруг которого вращался весь христианский мир. Ко времени Пия это представление о Риме было таким глубоким и насыщенным, что Рим мог стать зеркалом и микрокосмом христианского мира в еще более широком понимании. 1 февраля 1492 года гонец принес в город весть о том, что после десятилетия кровопролитий мусульмане уступили христианскому воинству земли испанской Гранады. В тот же день рабочие, перевернувшие камень в римской базилике Санта-Кроче-ин-Джерусалемме, нашли сучковатую доску из древесины ореха, которая по преданию была прибита над головой распятого Иисуса [47]. Реликвия, Titulus Crucis[14], привезенная в Рим императрицей Еленой за более чем одну тысячу лет до этого, является одной из самых священных на свете. Рабочие стерли пыль со столь чтимой надписи, и триумф христиан на противоположной стороне Средиземного моря получил горячий отклик в Римской церкви. Бросая вызов пространству и времени, это событие закрепило город раннего Нового времени в самой сердцевине основополагающего нарратива западного христианства, подтверждая положение Рима как центра христианского мира [48].

Роли в этом сюжете отыскивались даже для посетителей Рима. Когда конголезский посол Эмануэле Не Вунда умер всего через два дня после прибытия в Рим в 1608 году, его кончина стала одной из глав вечного повествования. Погребальный бюст из черного дерева над его могилой в баптистерии Санта-Мария-Маджоре – первый в истории портрет конкретного чернокожего африканца, выполненный в Европе. Он прославлял не только самого Не Вунду, но и Церковь папы Павла V (1605–1621 гг.), и город Рим, куда Не Вунда добрался после четырех лет пути вместе со всего четырьмя выжившими членами посольства, первоначально насчитывавшего 25 человек [49]. Павел постарался, чтобы Не Вунда был похоронен в базилике, где хранится одна из самых ценимых в городе реликвий – колыбель младенца Иисуса [50]. Эсквилинский холм был не очень подходящим местом для молодого принца из Конго, но, погребая его тело рядом с praesepio Рождества Христова, Павел причислил Не Вунду к тем мудрым волхвам, что пришли к этой колыбели в Вифлееме с Востока. Столь высокого мнения о принце был не один Павел. В письме к кардиналу Алессандро д’Эсте Не Вунда был назван «новым черным королем… обновляющим триумф и благоговейные подношения волхвов» [51]. Он даже умер накануне дня Богоявления, когда отмечается приход волхвов к яслям. Папа еще раз вознес Рим над тюрьмой времени и поместил себя и город в нарратив, превращающий Рим в Вифлеем, а папскую курию – в Святое семейство.

* * *

Все более глобальный характер папства в раннем Новом времени мог приносить и не столь живописные результаты. Летом 1527 года папское вмешательство в европейскую политику частично превратило город в груду обугленных развалин и битого стекла. Десятки тысяч жилищ были утрачены, улицы были завалены горами зловонного конского навоза. Дома, библиотеки и архивы опустели, полы в них покрылись пеплом. В частных библиотеках и в университете, Sapienza, несчетные тома, добытые, переписанные и лелеемые гуманистами, были разорваны в клочки [52]. Эразм оплакивал разорение этого «тишайшего вместилища муз» [53]. Указующий перст Ренессанса отвернулся от некоторых из самых новаторских строительных проектов своего времени, ибо великие архитекторы, как Антонио де Сангалло, свернули работу над такими церквями, как Сан-Джованни-деи-Фиорентини. Вместо сладкозвучных хоров полифонии и негромкого молитвенного шепота там зазвучит казарменное сквернословие, под их сводами будет есть, спать и резаться в карты вражеская солдатня. Многие другие религиозные постройки, включая базилику Святого Петра, превратились в конюшни и в свалки трупов. Голодные собаки, бегавшие по церквям, пировали на берегах Тибра, где в неглубокие могилы легли десять тысяч человек [54]. Еще две тысячи трупов уставшие могильщики попросту сбросили в воду. Оценки последствий всего этого для Рима сильно разнятся: погибло от 10 до 30 % населения, причем некоторые специалисты называют и более высокие цифры [55]. Увидевший город в мае 1527 года венецианец Марин Санудо написал, что даже турки не оставили бы после себя таких картин: «Сам ад представлял бы более привлекательное зрелище» [56].