Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей

Один римский гравер-француз жаловался, что политика привела к насилию даже «в месте, до предела наполненном святостью, перед глазами великого понтифика, в центре Рима» [96]. Этот гравер критиковал драку, что не помешало ему на ней нажиться: он ее проиллюстрировал и изготовил много копий на продажу. В ссору вмешался сам папа еще до того, как была применена сила. Когда португальцы объявили о своем намерении направить в Рим посла, Лос Велес посетил Урбана VIII (1623–1644 гг.) от имени испанского короля и попросил его отказать португальскому послу в обычной церемонии приветствия и в процессии. С точки зрения Лос Велеса, когда Рим действовал, миру оставалось только на это взирать, а значит, лишить Ламего открытого папского одобрения значило бы отказать независимой Португалии в легитимности. Испания была могущественна, так что папа уступил. Карета Ламего въехала в Рим через Порта-дель-Пополо под покровом темноты без всяких фанфар, только под скрип собственных колес – жалкая замена музыке, фейерверку и обычному почетному караулу из швейцарских гвардейцев [97].

* * *

Неприглядная реальность политики раннего Нового времени шла вразрез с религиозной сущностью папского Рима. Город превратился в центр религиозного поклонения и в непререкаемый авторитет для христиан всего мира, но одновременно и в центр самых что ни на есть мирских дел. Этот парадокс заставлял пап Климента VII и Урбана VIII с трудом и с разной степенью успешности балансировать на тонком шпагате. Для сохранения своих позиций понтификам приходилось утверждать свое положение верховных лидеров христианства. Но тем самым они провоцировали конфликты и соревнование, унять которые можно было только силой престижа, дипломатии, оружия и прочих мирских средств. Пап осаждали политики, торопившиеся использовать свой богатый символический капитал как сцену, на которой будет разыгрываться спектакль их амбиций. В ранних планах строительства будущей Испанской лестницы французского короля Людовика XIV замышлялся памятник с его конной статуей, изваять которую должен был блестящий Джованни Лоренцо Бернини [98].

Это давление на князя Церкви ложилось грузом и на город. Ковыляя среди развалин после грабежей, пригибаясь при стрельбе ссорящихся дипломатов, простые римляне видели, выпрямляясь, только тысячи мигрантов и паломников. Страдая от высоких цен, бедности и скученности, римляне вдобавок сталкивались на священных якобы улицах Рима с воровством, проституцией, болезнями. Отсюда было никак не дотянуться до символического величия папской дипломатии. И все же папы не закрывали глаза на бедствия низов. Иного и нельзя было ждать от пап как от епископов Рима и отцов города. Эта забота о душах была очень важна для папских притязаний на всемирный авторитет. Раз епископ Рима служил святым отцом для всех, его сострадание должно дотягиваться до самых уязвимых, будь они изможденными паломниками, римскими евреями, кающимися еретиками, старцами, недужными. Во многих случаях папы действовали из искреннего милосердия. Но, как всегда бывало, свою роль играли также личные и политические мотивы. Шефствуя над госпиталями, братствами, гетто, инквизицией, они прибегали к разнообразным и зачастую противоречивым средствам для спасения душ своей паствы. Делая это, они старались сохранить нечто не менее значительное – идеал Рима в глазах Господа и всего мира.

8 Инквизиторы, гетто, исступленные святые

Выходя на Пьяцца Джудиа в XVIII веке, римляне сталкивались с выразительным напоминанием о папском правосудии. Речь шла не о деревянной перекладине в центре площади, ждущей петли палача, а о двери в полуразвалившейся стене за эшафотом. Сколоченная из толстых досок с железными накладками, втрое выше мужчин среднего роста, эта дверь, вернее ворота, изображена распахнутой на гравюре 1752 года работы Джузеппе Вази; то, что находилось за ней, видно на гравюре смутно. На самом деле ворота часто бывали заперты, от заката до рассвета их закрывали на засов. Жившие за этими воротами люди всю ночь сидели взаперти. Это часто кончалось бедой. Обнесенный стеной квартал всего в нескольких минутах пешком от берега Тибра часто затапливало грязной водой. Это приводило к вспышкам болезней, по улицам плыли гнилые обломки мебели. Город снаружи даже бровью не вел. С точки зрения римлян, те, кто жил за воротами на Пьяцца Джудиа, страдали справедливо, ведь то были городские евреи, изолированные и наказанные именем христианского Рима, а главное, как считала Церковь, ради блага их заблудших душ.