Город Великого Страха

Грудь Розмари наполнялась молоком, и ее нужно было освобождать, поэтому доктор Сапирштейн показал, как пользоваться резиновым грудным отсосом, с виду напоминавшим стеклянный рожок автомобиля; и Лаура-Луиза, или Хелен Уиз, или еще кто-нибудь несколько раз в день приносили его Розмари вместе с мензуркой Пирекса. Из каждой груди она нацеживала примерно унцию чуть зеленоватого молока, с едва уловимым запахом танниса, и эта процедура была окончательным и неопровержимым свидетельством отсутствия ребенка. Когда мензурку и отсос уносили, Розмари откидывалась на подушку, чувствуя такое отчаяние и одиночество, что у ее не было сил даже плакать.

Навестить ее заходили Джоан, Элиза и Тайгер; двадцать минут Розмари проговорила по телефону с Брайаном. Принесли цветы: розы, гвоздики и желтый кустик азалии — от Аллана, Майка и Педро, Лу и Клаудии. Гай купил новый телевизор с дистанционным управлением, который установил в недрах кровати. И Розмари смотрела, ела, глотала таблетки, которые ей давали.

От Минни и Романа пришло письмо с выражением соболезнования, каждый написал по странице. Они были в Дубровнике.

Швы постепенно перестали болеть.

* * *

Однажды утром, недели две-три спустя, Розмари показалось, что она слышит плач младенца. Сигналом дистанционного управления она выключила телевизор и прислушалась. Откуда-то издалека доносилось слабое хныканье. А может, и нет? Она выскользнула из кровати и выключила кондиционер.

Вошла Флоренс Гилмор с отсосом и мензуркой.

— Вы слышите, как плачет младенец? — спросила Розмари.

Обе прислушались.

Да, так и есть. Ребенок плакал.

— Нет, дорогая, ничего не слышу, — возразила Флоренс. — Залезай снова в постель, ты же знаешь, тебе не велено ходить. Ты и кондиционер выключила? Не следует этого делать, день просто жуткий. Такая жара, что люди буквально умирают.

Розмари снова услышала плач после полудня, и необъяснимым образом из груди начало сочиться молоко.

В тот вечер Гай ни с того ни с сего сказал:

— Въехали новые жильцы. На восьмом.

— И у них грудной ребенок?

— Да, откуда ты знаешь?

Секунду Розмари смотрела на него.

— Я слышала, как он плачет.

Она снова услышала его на следующий день. И день спустя — опять.

Она перестала смотреть телевизор и теперь держала перед собой книжку, делая вид, что читает, а на самом деле лишь прислушивалась, прислушивалась…

Малыш был не на восьмом, а здесь, на седьмом.

И мензурку, и отсос чаще всего приносили вскоре после того, как начинался плач, который обрывался через несколько минут после того, как ее молоко уносили.

— Что вы с ним делаете? — спросила Розмари как-то утром у Лауры-Луизы, отдавая ей отсос и мензурку с шестью унциями молока.

— Как что? Выливаем, конечно, — ответила Лаура-Луиза и ушла.

В тот же день после полудня, отдав Лауре-Луизе мензурку, Розмари сказала: «Подождите секундочку», — и собралась было положить туда грязную кофейную ложку.

Лаура-Луиза резко отдернула руку с мензуркой.

— Не делай этого, — остановила она Розмари, ухватив ложечку пальцем руки, в которой держала отсос.

— Да какая разница?

— Просто неряшливо, вот и все.

ГЛАВА 2

Он был жив.

Он находился в квартире Минни и Романа.

Они держали его там, кормили ее молоком и, слава тебе Господи, заботились о нем, потому что, если она правильно помнила, в книжке, которую передал ей Хатч, говорилось, что первое августа для них день особенный, праздник урожая, сопровождаемый бредовыми ритуалами. А может быть, они ждут, пока Минни и Роман вернутся из Европы? Чтобы и эти смогли получить свою долю? Но малыш пока жив.

Розмари перестала принимать таблетки, которые ей давали. Она прятала их в складке между большим пальцем и ладонью и делала вид, что глотает, а потом засовывала таблетки как можно дальше между матрасом и пружинами.

Розмари почувствовала себя бодрее, сознание прояснилось.

«Держись, Энди! Я иду».

Она прекрасно помнила урок, преподанный ей доктором Хиллом. На сей раз она ни у кого не будет просить помощи, не будет надеяться, что кто-то поверит ей и придет на выручку. Ни полиция, ни Джоан или Данстоны, ни Грэйс Кардифф, ни даже Брайан. Гай слишком хороший актер, а Сапирштейн слишком знаменитый врач; вдвоем они устроят так, что даже он, Брайан, подумает, что у нее какое-то помешательство на почве потери ребенка. На этот раз она все сделает сама, сама пойдет туда, вооружившись самым длинным и острым кухонным ножом, чтобы отбиваться от этих маньяков, и заберет малыша.

К тому же у нее было одно преимущество. Ведь она знала, а они не знали, что она знает о существовании потайного хода из одной квартиры в другую. В ту ночь дверь была заперта на цепочку — это она знала столь же точно, как и то, что рука, на которую она смотрит, — рука, а не птица или линкор, — и тем не менее все они ввалились сюда. А значит, есть еще какой-то ход.