Город Великого Страха

Снизу, и до верхней полки задняя стена кладовки представляла собой единую, большую, выкрашенную белым панель, по краям которой протянулась узкая полоска также белых лепных украшений. Подойдя ближе и отодвинувшись в сторону, чтобы лучше падал свет, Розмари заметила, что на стыке панели и лепнины по слою краски пробегает непрерывная трещина. Она нажала с одной стороны панели, потом с другой, нажала посильнее, и панель повернулась на скрипучих петлях. За ней была темнота — другая кладовка, где на полу поблескивала проволочная вешалка, а сквозь замочную скважину пробивался единственный луч света. Толкнув и полностью открыв панель, Розмари ступила во вторую кладовку и тут же наклонилась. Через замочную скважину она увидела примерно в двадцати футах от себя маленький антикварный шкафчик, стоявший в нише коридора в квартире Минни и Романа.

Она попробовала дверь. Та поддалась.

Розмари закрыла ее и, пятясь через свою собственную кладовку, взяла нож, после этого снова вошла в кладовку, миновав ее, еще раз посмотрела в замочную скважину и чуть-чуть приоткрыла дверь. Затем распахнула ее, держа нож на уровне плеча острием вперед.

Коридор был пуст, но из гостиной доносились далекие голоса. Ванная была справа, дверь открыта, внутри темно. Спальня Минни и Романа слева, там горел ночник. Ни колыбельки. Ни ребенка.

Розмари осторожно двинулась по коридору. Дверь направо была заперта, другая, по левую сторону, как оказалось, вела в кладовку для белья.

Над антикварным шкафчиком висела маленькая, но броская картина, изображавшая пылающую церковь. Прежде здесь был лишь прямоугольник невыгоревших обоев да крюк, а теперь вот эта возмутительная картина. Похоже на церковь святого Патрика; желтые и оранжевые языки пламени вырывались из окон и устремлялись вверх сквозь обрушившуюся крышу.

Где же она ее видела? Горящую церковь…

Во сне. В том, в котором ее проносили сквозь кладовку для белья. Гай вместе с кем-то. «Вы ее слишком высоко несете». Принесли в залу для танцев, где горела церковь. Где горела эта церковь. Но разве это возможно? Неужели ее на самом деле пронесли через кладовку, а потом мимо картины, которую она тогда и увидела?

Найти Энди. Найти Энди. Найти Энди.

Высоко держа нож, она прошла по коридору налево, потом направо. Остальные двери оказались запертыми. Розмари увидела еще одну картину: голые женщины и мужчины танцуют, встав в круг. Впереди прихожая и входная дверь, справа — сводчатый вход в гостиную. Голоса стали громче.

— Только если он до сих пор ждет самолета, он-то!

Раздался смех, а потом все зашикали.

Во сне Джеки Кеннеди ласково поговорила с ней в зале для танцев и ушла, а потом там собрались все они, вся их свора, и голые пели, образовав кольцо вокруг нее. Это была реальность? Это действительно случилось с ней? Роман в черной рясе рисовал знаки на ее теле. Доктор Сапирштейн держал для него чашку с красной краской. С красной краской? Или с кровью?

— О, черт, Хаято, — сказала Минни, — да ты просто смеешься надо мной! Мозги пудришь, как у нас говорят.

Неужели Минни? Уже вернулись из Европы? И Роман тоже? Но ведь только вчера пришла открытка из Дубровника, где говорилось, что они там еще задержатся.

Так, может быть, они вообще никуда и не уезжали?

Теперь она стояла в арке, и ей были видны книжные полки, картотечные ящики, столики для бриджа, заваленные газетами и стопками конвертов. Орден собрался в другом конце комнаты, все смеялись, негромко разговаривали. Позвякивали кубики льда.

Розмари крепче сжала нож и сделала шаг вперед. Остановилась, неотрывно глядя на них.

В противоположном конце комнаты в единственном большом эркере стояла плетеная колыбелька. Черная. Вся черная: отделка из черной тафты, полог и оборки из черной органзы. Медленно вращалось серебряное украшение на черной ленте, прикрепленное булавкой к черному пологу.

Умер? Но в тот самый миг, когда в голове пронеслась испугавшая ее мысль, жесткая органза затрепетала, серебряное украшение задрожало.

Он был там, внутри. В этой чудовищно извращенной ведьминой колыбельке.

Серебряное украшение оказалось распятием, подвешенным вниз головой. Обхватившая щиколотки Иисуса черная лента была завязана узлом.

Мысль о том, что ее ребенок, совершенно беспомощный, лежит среди всего этого святотатства и ужаса, вызвала у Розмари слезы, и вдруг ее охватило неудержимое желание бросить все, дать волю чувствам и разрыдаться, полностью капитулировать перед лицом столь изощренного, неслыханного зла. И все же Розмари удалось справиться с собой; она крепко зажмурилась, чтобы сдержать слезы, наскоро прочитала «Пресвятую Богородицу» и призвала на помощь всю свою решимость и ненависть, ненависть к Минни, Роману, Гаю, доктору Сапирштейну — ко всем тем, кто сговорился украсть у нее Энди и воспользоваться им в своих гнусных целях. Вытерев ладони о халат и откинув назад волосы, Розмари поудобнее перехватила массивную рукоятку ножа и шагнула вперед, туда, где каждый из них мог увидеть ее и узнать, что она пришла.