Город за рекой

– Конечно, мне хочется этого и ради себя, – поправился он, – хотя вы могли бы возразить, что с моей стороны разумнее не поднимать столько шума вокруг собственной персоны. Я всего лишь хотел изложить причины, побуждающие меня замолвить перед вами словечко об Анне. Ведь именно вы некогда исполнили просьбу живого отпустить его любимую из вашего царства, позволили Эвридике, пока она окончательно не превратилась в ничто, вернуться в ее земной образ. Вам незачем напоминать мне, что Орфей тогда упустил эту милость… или вы полагаете, что в силу срока, какой Анне дано было провести со мною, она уже получила свою долю от бесконечности счастья? Как мастер Архива я вижу, что в определенных условиях мгновению дозволено продолжиться, и коль скоро духовной форме порой достаточно малого бессмертия, то, наверно, его достаточно и форме телесной. Я знаю, что́ вы хотите сказать: мол, каждая влюбленная пара, а не только Роберт с Анной взыскуют такого шанса. Но речь идет о предпосылках. Разве в нашем случае закону не важно, что будут спасены вечные чувства, что любовь сохранится навсегда?

Как хорошо, что он вспомнил эту фразу, которую составил вчера, готовясь к разговору, и, чтобы действовать наверняка, решил воспользоваться и другими вчерашними фразами. Быстрым движением он несколько раз провел по волосам, словно причесал их неуклюжими пальцами.

– Вы не отвечаете, – продолжал Роберт. – Хотите намекнуть, что умершие чувства вернуть к жизни невозможно? И правда смело, что касается Анны. Когда я прибыл сюда, она считала меня одним из ваших, умершим, пока… Ну, вам известно, что она-то и дала мне в руки ключ к тайне города. Без нее я бы так и остался в неведении.

Он в точности помнил свои фразы.

– До́лжно ли из вашего молчания заключить, что, поняв это, мы утратили невинность? – спросил он после паузы. – Она узнала во мне живого, а я с ужасом понял, что обнимаю призрак. Все время я избегал и даже весьма опасался упоминать при ней о своей должности Архивариуса, поскольку инстинктивно чувствовал, что здешним существам от этого не по себе… но истинной причины знать не знал. Стало быть, я один виноват, если Анна лишь в последнюю минуту поняла, что беззаветно любит живого, и теперь вновь тоскует по сладостной тщете жизни. Да, я виноват, только вот оказался виноват невольно, по слепоте, хотя должен бы сообразить, что в миг единения каждый в отдельности растворяется и оттого уже как бы вершится умирание. Не было нужды с такой жестокостью показывать мне, что мистерия любви есть таинство смерти.

Великий Дон по-прежнему молчал. Они стояли на балконе вдвоем, друг против друга, ведь после первых же слов Архивариуса вся прочая свита удалилась. Секретарь Верховного Комиссара тоже ушел в зал. Роберт снова заговорил и следующую фразу произнес с победоносным выражением, как заучил:

– Ради Анны я не пренебрегал ни своей службой, ни интересами Архива. Такого вы всерьез утверждать никак не можете.

Собеседник внимательно слушал.

– Вероятно, – продолжал Роберт, – с вашей точки зрения было бы лучше, если б я пренебрег своей службой. В ваших глазах это стало бы безусловным доказательством моей любви, которого вы, похоже, еще ждете. Возможно, задание Префектуры, как изначально предполагал мой отец, было всего-навсего предлогом испытать на Анне мою судьбу, и она была права, наивно воображая, что я отправился сюда следом за нею. То, что я полагал своей обязанностью перед Архивом, вы зачтете мне как не в меру корректное поведение или, вернее, вычтете. Коль скоро надобно еще доказательств, что я ручаюсь за нашу любовь, скажу вот так: либо Анне вернут жизнь, либо пусть меня самого заберут к ней, в царство мертвых. А чтобы вы убедились, что разлучаться мы не желаем не просто ради игры чувств, я не стану, как Орфей, требовать возвращения любимой в жизнь, мне будет довольно, если вы продлите ее пребывание в этом промежуточном краю. Да, в этом промежуточном краю, где, как я теперь понимаю, мы, сущности, бытуем как призраки жизни, не имея к ней касательства в полном смысле, и где нами одновременно властвует смерть, хотя мы пока не падаем беспамятно в ее объятия. Только не говорите, что-де отвергающий жизнь вовсе не обязательно будет принят смертью. Я сижу на пороге меж двух врат. Здесь уже сиживали маны, сиречь души умерших, – Одиссей, Эней и иные. Они витали, бродили вокруг, оставались или возвращались домой. Но судьба Анны – моя судьба.

Великий Дон не шевелился, склонив голову набок и словно прислушиваясь к произнесенным словам или ожидая новых. Роберта охватило нетерпение.