Город за рекой

Наверно, из-за промозглости воздуха в сумрачном коридоре, где на каменных стенах поблескивали в свете фонарей капли влаги, по спине у Архивариуса пробежали холодные мурашки. Он поднял воротник пиджака.

– Мы уже одолели больше половины пути, – подбодрил Леонхард, – и скоро будем у Решетчатых ворот.

– Ладно, ладно, – сказал Архивариус, которому хотелось только, чтобы Леонхард продолжал говорить, помогая ему справляться с превратностями пути. Его мысли снова обратились к учителю, ведь по мановению господина в сером цилиндре отсрочку получил и он, поскольку оправдание распространялось на обе части взаимосвязанной пары.

Юноша подтвердил, однако заметил, что неизвестно еще, к кому из них двоих относился приговор Великого Дона, явившийся для него самого полной неожиданностью. Очень может быть, что добавочное продление срока, эта новая пядь земли под ногами, обусловлено не его персоной, а бывшим учителем.

Роберт, все еще в поисках равновесной справедливости, возмездия и искупления, слышать не желал о такой возможности.

– Уважаемый Архивариус, – сказал Леонхард учтивым тоном помощника-фамулуса, – по-прежнему мыслит моральными понятиями своей жизни, и это вполне естественно.

– Мне, – отозвался Хронист, – не раз уже довелось убедиться, что никто здесь не попадает в ту категорию, на какую он более-менее рассчитывал соответственно своим достоинствам или недостаткам. И все же, если я правильно понял Секретаря, в основу смотра заложен закономерный принцип. А именно произвести общее уравновешивание вины и невиновности. Правда, коллективно, то бишь в целом, а не индивидуально.

Леонхард тотчас согласился, хоть и не счел эти соображения очень уж важными. По его разумению, действия Великого Дона непостижимы для умерших, запредельны для их опыта. Если верить Леонхарду, парная расстановка в общем-то служила статистическим целям, чтобы доказать равновесие имманентного. Покинув арену Великого Дона, пары вновь разъединялись. Демонической стезей, которую им указали, каждый должен пройти в одиночку.

Тем временем они добрались до кованых ворот, сквозь решетку которых сочился бледный свет дня, а стало быть, до выхода из туннеля отсюда рукой подать. Кучка охранников в тулупах сидела в скальной нише, играла в кости. Когда Леонхард громко назвал пароль, один из хмурых парней нехотя поднялся и ржавым ключом отпер городские ворота. Створки заскрипели в петлях и открылись только наполовину. Зевая, охранник вернулся на прежнее место.

Когда Роберт с Леонхардом вышли из туннеля, перед ними раскинулось бездорожное пространство, сплошь усыпанное каменными обломками. Над головой серое небо. От молочно-яркого света у Роберта заболели глаза. В нескольких сотнях шагов сбоку, где осыпь круто обрывалась в туманную базальтовую бездну, стояла низкая постройка из грубо обтесанных камней.

– Это последний дом, – сказал Леонхард, – он расположен на самом краю города. Не всяк может добраться до него таким удобным путем, как мы. Да и вообще побывать здесь дано лишь немногим.

Борясь со шквалистым ветром, они пробились к входу. Камни с грохотом катились в бездну. Тяжелую грубую дверь чуточку приоткрыли изнутри. Друг за другом они вошли в длинное, похожее на кишку помещение, настолько задымленное, что поначалу вообще мало что разглядели. Дым шел от смолистых сосновых факелов, источавших тусклый, мутный свет.

– Большинство гостей, – произнес решительный женский голос, – уже в сборе.

Мало-помалу Архивариус разглядел дородную особу, которая обеими руками прижимала к груди две пузатые оплетенные бутыли. Она кивнула в угол, где стоял туалетный стол с умывальным тазиком, полотенцем и платяной щеткой. Роберт снова опустил воротник и с удовольствием всем этим воспользовался. От дыма его разбирал кашель.

– Вытяжка у нас тут плохая, – сказала мамзель. – В зале будет получше. Пожалуй, пора зажечь там праздничные свечи. – С этими словами она ногой распахнула боковую дверь.

Когда Роберт привел себя в порядок, Леонхард вручил ему лист пергамента, скрепленный официальной печатью.

«Префектура города имеет честь, – гласил текст, – пригласить своего Хрониста и его друзей на последнюю вечерю любви».

Когда Роберт вошел в зал, опять-таки тонувший в тусклом, неверном свете, хотя и менее дымном, он увидел стол в виде подковы, празднично украшенный старинными канделябрами, кубками и бумажными гирляндами. Стены, лишенные каких бы то ни было украшений, сияли свежей побелкой. Гости поднялись со своих мест, и хор мужских и женских голосов встретил его латинской формулой:

– Moribundi te salutant![4]

– Moriturus vos salutat![5] – тем же тоном отвечал Хронист.

– Salva animas nostras, – нараспев откликнулось глухой литанией, – et dona nobis pacem[6].

Архивариус занял за столом центральное место, Леонхард же, будто паж, стал у него за спиной. Перед каждым из гостей горела свеча. Дородная мамзель начала разливать по бокалам вино из своих оплетенных бутылей. Неловкая тишина потихоньку развеялась.