Город за рекой

Дверь отворилась, в зал вошел новый гость. Худой, с седыми волосами, тщательно причесанными на пробор, с мягкими, осторожными движениями, которые придавали всему его существу какую-то хрупкую неустойчивость. Служитель, незаметно придерживая за локоть, подвел его к столу.

– Привет, привет! – бодро проговорил вновь прибывший.

– Добро пожаловать! – воскликнул Роберт, пытаясь скрыть изумление, что видит в этом кругу и его, и пожимая руку, которую тот протягивал в пустоту. Доктор Хан, любекский коммерсант, был слеп.

– Хм, ну да, конечно, сразу и встреча, и прощание. Ведь этак-то проще. Здесь чуточку многовато от Спарты, вы не находите? – сухо хохотнул он.

Он занял место напротив Роберта, и тот с удовлетворением констатировал, что доктор Хан не утратил еще остроумной манеры вести разговор, которая при жизни часто восхищала его и завораживала.

– Всего лишь секундная вспышка в мозгу, – обронил слепой. – Хм, ну да. Позорного банкротства я аккурат успел избежать, как внутреннего, так и внешнего. На корпус впереди пришел здесь к финишу. Хм. Внезапные решения редко бывают наилучшими, однако fait accompli[7] по меньшей мере создает ситуацию, не подлежащую отмене. Ну да. Прежнее есть всегда лишь подготовка к позднейшему. От себя не уйдешь.

Он осторожно водил рукой над столом, пока не нащупал винный бокал, из которого принялся пить мелкими глоточками. Роберт угадывал личный смысл в абстрактной формулировке доктора Хана, который в молодости при попытке застрелиться потерял зрение, а тридцать лет спустя, чтобы уйти от политических палачей, вторично обратил оружие против себя. Теперь он говорил о том, что в этом городе, чьи традиции издавна его интересовали, ему более всего импонирует конструктивность.

– Поразительно, – сказал он, – как иерархия развилась в органическую бюрократию. Хм, ну да. Все символы здесь опять простая реальность, насколько я мог видеть.

– Вы снова можете видеть? – спросил Хронист.

– Я просил рассказывать мне, – отвечал коммерсант, – хотя с прибытием в город вновь обрел зрение. Физические изъяны, полученные при жизни, в мнимом мире исчезают. Тоже своего рода просветление. Ну да. Хм. Я им не пользуюсь. Если всегда узнавал о людях и обо всем окружающем только из рассказов третьих лиц – о чуткости других органов чувств мы сейчас говорить не будем, – то, представьте себе, в какое смятение я бы пришел, увидев, что многолетнее мысленное представление, например, о красивой молодой женщине или о вас, уважаемый друг, вдруг сменилось совершенно конкретным портретом. Я не любитель подобных корректив.

– Вы, – сказал Архивариус, – за консервативное… вплоть до пароксизма.

– Ну да! – отвечал доктор Хан. – Большое вам спасибо за все и прощайте! Хм. Передайте, пожалуйста, привет вашей жене!

Неуклюжим рывком он повернулся к соседу по столу и включился в общий разговор. Привет Робертовой жене, разумеется, был передан только из учтивости. Слепой никак не мог, смущенно сказал себе Роберт, иметь в виду Анну, он имел в виду Элизабет. А существует ли еще Элизабет? Чья-то рука обвилась вокруг его шеи, легкая девичья фигурка села ему на колени.

– Что поделывает моя сестра Элизабет? – спросила она.

– Эрдмута! – воскликнул он, глядя на узкое личико с длинными ресницами и печальным ртом, который умел так упрямо прятаться от него. – Я не знаю, как она сейчас поживает. Она часто изводила себя мыслями о тебе.

– Все из-за меня мучились, – сказала Эрдмута, – потому что любили меня. В том числе мужчины. И ты тоже, я знаю. Никто не хотел понять, что мне необходимо убегать от самой себя, снова и снова, во второе царство грез, в гашиш, в лепечущий хмель образов. Чем не угодило вам мое искусственное счастье, коли естественного не было?

– Эрдмута, – сказал он, – ты больше думала о себе, нежели о других, слишком стремилась утолить свои желания, свое отчаяние. Инстинкт сохранить себя обернулся тягой к уничтожению.

Она крепко сжала губы, взгляд беспокойно блуждал вокруг, две сердитые складки протянулись от переносицы ко рту.

– Я знаю, каково это, – сказала она, – когда человека в жизни преследуют демоны. Такое и здесь не забывается.

– Забывается, – сказал он.

Она покачала головой.

– Я так думала, когда очутилась здесь и размалывала в пыль кирпичи. Я не добрый дух для грез живых.

– Ты давным-давно стала примиренным духом моей жизни. Вот чему ты должна верить.

– И все же ты меня тогда не узнал.

Он удивленно воззрился на нее.

– Когда я, – продолжала она, – ранним утром набирала воду у фонтана.

– Ты была среди тех девушек?

Она кивнула.

– Разве же я мог догадаться, что ты была там, – сказал он. – Ты умерла, а я тогда знать не знал, что это за город, куда я приехал.

– Нам обоим все равно наверстывать нечего.

Он видел ее лицо, такое же юное, как раньше, девичье лицо, отягощенное виной и такое невинное.

– Ты тоже остался во мне молодым, – сказала Эрдмута. Он ощутил возле уха ее вздох, когда она встала и торопливо вернулась на свое место за столом.