Город за рекой

Каменистый ландшафт лежал погруженный в унылые сумерки. Рваные серые хлопья порхали в воздухе. Ни день, ни ночь. Леонхард, которому было не дано сопровождать Архивариуса в этом походе, прошел с ним лишь несколько шагов по бугристым камням плато, краем которого, круто обрывающимся вниз, Роберту предстояло идти. По другую сторону бездны, неизмеримо глубокой, дна не разглядеть, виднелись слева неблизкие очертания зубчатого кряжа, словно бы идущего параллельно с собственно горным массивом. Леонхард еще крикнул вслед Роберту, что там змеится призрачная тропа демонов, по которой вереницей бредут странники из города. Буря поглотила его слова, и Роберт лишь коротко махнул ему рукой. Поднял воротник тулупа и продолжил путь, а Леонхард вернулся в последний дом, где в углу зала устроил себе место для ночлега.

На ходу Роберт большей частью смотрел вниз, под ноги. Ни малейшего следа на выглаженных ветром неровных каменных плитах. Порой они сдвигались, образуя неуклюжие великанские ступени, и он старался их обойти или поневоле карабкался напрямик. Чтобы не потерять направление, он держался вблизи от рваного края пропасти. Туман, липкой плесенью расползавшийся по горбатым камням, не давал заглянуть в пропасть. Одиночество усиливало каждый шорох. Из глубины пропасти часто доносился клокот, как от стиснутого камнями потока. Что-то перекатывалось, громыхало. Справа вид на плато то и дело заслоняли близкие, круто вздымающиеся ввысь округлые утесы. Нигде более ни признака жизни, ни растений, ни мхов. Роберту казалось, он шагает в зачарованном карстовом ландшафте, среди потухших кратеров. Долго ли еще ему продолжать тяжкое странствие, куда ведет дорога? Чувство беспредельного одиночества кошмаром навалилось на него. Оно не было ему чуждо. Уединенность многих жизненных часов объяла его вновь. Вот так же было, когда голое Ничто ухмылялось ему навстречу, когда души́ касались тоскливые крыла демонов, когда, парализуя волю, пробуждался древний страх.

Он поднялся на каменный порог, всмотрелся в бесцветный мир. И вдруг увидал на горной тропе по ту сторону бездны ковыляющие фигуры, зыбкие, неуверенные. Они то подпрыгивали, как канатоходцы, то останавливались, наклонялись вбок, будто теряя равновесие, скорчивались, поворачивались вокруг собственной оси, будто в приступе головокружения, не в силах сделать следующий шаг, и вдруг на коленях устремлялись вперед, как бы подхваченные могучей стихией. Многие неистово размахивали руками в воздухе или пытались что-то поймать, словно жонглеры, на лету ловящие мячи, другие, чтобы ничего не видеть, закрывали локтями лицо и, как лунатики, скользили прочь. Затем шествие вновь скрылось от Роберта в тумане.

Порой ему мерещились голоса, странные звуки, не то ликование, не то жалоба, не разберешь, нарастающие певучие аккорды… хотя, должно быть, его слух просто ловил резкие порывы ветра. Но откуда у ветра этот напевный посвист, этот бурливый гул, точно органные трубы, – не иначе как от тех бродячих духов? Роберт плотнее запахнул тулуп.

Местность повышалась. Поступь Архивариуса замедлилась, нахлынула усталость, поползла по членам и суставам, ноги цепенели, двигались как чужие. Непривычная безучастность ко всему случившемуся захлестнула его, нигде больше ни зацепки, чтобы соединиться с минувшим. Он был пленником однообразного мертвого ландшафта, частицей мировой пустыни. Пошатнувшись, Роберт прислонился к изъеденной ветром каменной глыбе, ноги подкосились, он сел наземь. Свет висел серебряными хлопьями, стеклянистые полосы тянулись мимо. Он закрыл глаза.

Обморок сна длился всего-навсего секунды. Когда он, щурясь, огляделся вокруг, то увидел на той стороне пропасти обширную равнину. Горный кряж прогнулся седловиной и открыл взору широкую брешь до самого горизонта. В насыщенном свете перед ним раскинулись четко очерченные квадраты желтых пшеничных полей, казалось, спелые колосья зримо колышутся в медленных волнах ветра, картофельные и свекольные поля выделялись более темными участками, с ними граничили посадки кукурузы, и мнилось, будто слышен шорох их подсохших листьев. Тут и там ландшафт пересекали аллеи деревьев, взблескивали дорожные кресты и часовни. Повсюду разбросаны утопающие в зелени усадьбы, крестьянские дворы с хлевами и сараями, с пестрым садом и беседкой, увитой жимолостью. А вот и деревни, сгрудившиеся подле колоколен своих церквушек. И везде подвижные разноцветные пятнышки: не иначе как работники в жилетках, исполняющие свою работу, и служанки в народных костюмах, и повозки с поклажей, едущие домой, и пасущийся скот в загонах, и сохнущее на ветру белье. Вдали виден силуэт большого города, высокие дома и башни возвышаются над множеством крыш, дымящиеся трубы огромных заводских сооружений окаймляют предместья. Спокойным прилежанием и плодотворящим благополучием веяло от этой картины.