Город за рекой

Они пили, заливали вино в глотку, как некогда пиво. У мамзель, которая едва поспевала наливать, выхватывали бутылки из рук. Называли друг друга братишками и однокашниками, были juvenes[10] и сотоварищами.

– Bibamus![11] – восклицали они. – Еще! Кутим вовсю!

Провозгласили тост во славу Суверена, Префекта и Великого Дона, тост во славу женщин, доброго старого времени, за свободу и последнюю искру жизни. Некоторые, норовя перещеголять друг друга, поминутно вскакивали, требовали подлить вина и со стуком ставили бокалы на стол, изощрялись в тостах и чоканье. Помогали себе духовными подпорками крылатых слов, поговорок и подходящих случаю пословиц, аж воздух распирало от их многословья. Когда они начинали шуметь, слышался лишь тонкий писк, а когда им казалось, будто они распевают во все горло, слышалось что-то вроде кваканья. Они подхватили друг друга под руки, принялись раскачиваться, делая вид, будто развлекаются вовсю, будто им ужасно весело, будто они живые. Однако мало-помалу становились чопорнее, официальнее, корчили нелепые гримасы, глядели смущенно и стыдились своих дурацких выходок. Словно что-то почуяв, поднимали головы, когда по стенам ударяли штормовые шквалы.

Архивариус уже вскоре отошел от развязной шумихи, устроился в сторонке вместе с молодым врачом.

Большинство гостей поднялись со своих мест. Холод просачивался в помещение, где стало заметно сумрачнее. Доктор Питт тоже зябко потирал руки. Как только одна из свечей гасла, кто-нибудь из гостей неприметно покидал зал. Первым ушел профессор Мунстер, Лео с китайской бородкой прихватил с собой слепца. Немного погодя тихонько исчезли родители Анны. И Ютты уже не видно. Советник юстиции чуть помедлил у открытой двери, так что из коридора в зал поползли угрюмые клубы дыма и немногочисленные оставшиеся огарки затрепетали еще пугливее. Среди последних задержавшихся, кроме Кателя, были дрезденский актер да пражский архитектор. Оба смотрели на гаснущие свечи.

– Вы готовы последний раз выйти на сцену? – спросил у актера архитектор.

– Всегда, – отвечал тот.

– Выучили уже свою роль? – спросил старший.

– Пока нет, – сказал актер. И его смех, всегда напоминавший истошный крик лошака, на сей раз остался беззвучен.

Горела лишь одна-единственная свеча. Причудливые тени бокалов и графинов колыхались на стене. Катель сидел с Робертом за опустевшим столом, с которого мамзель между тем собирала посуду.

– Что ж, – сказал Архивариус, – теперь я могу еще раз поблагодарить тебя за все, чем обязан твоей дружбе. Боюсь, не всегда тебе было легко сопровождать меня по городу, где я иначе непременно бы заплутал.

– Не я, так другой, – возразил Катель. – Просто передавай дальше все, что знаешь, тогда каждому, кто попадает сюда, не придется начинать сначала. Когда ты вернешься, я попробую дать тебе знак.

Леонхард наполнил чашку, принес ее Архивариусу.

– Мне нравится, – сказал художник, – что теперь ты ходишь повсюду с монашеской чашкой для подаяний и питаешься рисом. Стало быть, – он вернулся к своей любимой мысли, – если ты когда-нибудь, сидя над своей хроникой, испуганно обернешься, полагая, что кто-то заглядывает тебе через плечо, то можешь не сомневаться, это я, хоть и не заметишь, что я брожу рядом, только услышишь легкий шум или ощутишь ветерок, для которого не найдешь объяснения. Ладно… – оборвал он себя, – что-то я заболтался. Все это возможно, покуда я здесь, в городе. В новом краю, куда теперь лежит путь, нет ни моей тени, ни какой-либо связи. Пора.

Он встал, мотнул головой, отбросив назад длинные волосы, и свечной фитилек потух.

Когда мамзель принесла сосновый факел и воткнула его в железное кольцо на стене, Роберт тщетно озирался вокруг в поисках друга. Глубокое уныние охватило его. От едкого дыма глаза начали слезиться.

Долго его не отпускало ощущение невозвратности, неповторимости этих минут. Лишь то обстоятельство, что среди уходивших, а теперь по-настоящему ушедших, не было Анны, казалось ему залогом грядущего. Стало быть, вот каков приговор – она пока что останется здесь!

Леонхард шепотом осведомился у мамзель, нет ли здесь непромокаемого плаща, которым Архивариус мог бы воспользоваться на своем пути. Плаща у нее не оказалось, но она посоветовала позаимствовать у стражей Решетчатых ворот овчинный тулуп.

– Может, кто из них уступит свой, коли угостить его двойной порцией вина. – Она слила все остатки вина в один кувшин.

Немного погодя Леонхард вернулся с тулупом, перекинутым через плечо. И попросил Роберта загодя надеть его. Архивариус протестующе посмотрел на него. Он бы предпочел поспешить в Архив, где надеялся увидеть Анну, направленную туда по приказу Великого Дона. Однако затем все же примирился с мыслью, что, коль скоро так желает Префектура, должен после прощальной вечери с друзьями ознакомиться с самыми дальними окраинами на северо-западе города, как выразился Леонхард, дойти до предела возможного.

XIX