Город за рекой

У одной из каменных ниш сидела в оцепенении какая-то фигура. Сидела развалясь, как торговка возле дороги, лицо сокрыто покрывалом. Юбка, точно свинцовый плед, натянута на расставленные колени. Порой один из призраков отделялся от своих, приплясывая, приближался к ней, и, казалось, стоит ей пошевелиться – и он немедля вернется на горестную тропу.

Над коленями она держала в руках круглый булыжник, покачивала его из стороны в сторону. В нерешительности, не зная, куда идти, Хронист медленно подошел, однако заговорить поначалу не смел. Хотя и заметил, что сквозь покрывало она пристально его рассматривает.

– Матушка, – наконец сказал он, – дальше моя дорога идет здесь?

Не выходя из своего оцепенения, она лишь чуть мотнула головой, что могло означать и «да», и «нет». Потом порылась в кармане юбки, что-то достала, положила на туго натянутый подол. Это была краюшка хлеба да комочек соли, исконный символ пропитания, какой вручают на свадьбе жениху и невесте, чтобы пищи в новом хозяйстве всегда хватало. Хлеб потемнел и зачерствел в камень, соль сверкала, как заледеневший горный снег.

– Большое спасибо, – сказал Роберт, – но я не жених, Матушка Забота.

Это слово само слетело у него с губ, ведь она вроде как заботилась обо всем.

– Матушка Забота, – повторила придорожная торговка, – стало быть, вы уже знаете меня?

И прежде чем она отвела от лица покрывало, Роберт пал на колени и сдавленным голосом проборомотал:

– Анна!

– Вы так добры, – сказала она, – назвали меня Матушкой Заботой.

– Что с тобой? – в смятении воскликнул он. – Как ты попала сюда? Почему ты не в городе? Ты знала, что я приду к тебе? Ждала меня? – Он опять вскочил на ноги. Ему хотелось узнать все сразу, мысли и чувства путались. – Тебя послал сюда Великий Дон? Моя речь перед ним уберегла тебя от тропы демонов? Ты избежала пути в великое Ничто? Ах, ты здесь, снова здесь!

Ни на один его вопрос она не дала ответа. Лицо ее словно вырезано из дерева, не поймешь, чем определена завершенность его черт – тонкой ли текстурой или бесконечными морщинками. Оно казалось то безмерно дряхлым, то безмерно юным, то чужим, то знакомым – все зависело от позиции наблюдателя. Она легко отломила кусочек каменной краюхи, отколупнула несколько крупинок соли, высыпала на хлеб и сунула ему в рот.

– Дабы вы понимали язык мыслей, – сказала она и спрятала краюшку и соль в карман.

Не сразу он сумел проглотить этот хлеб, который лишь мало-помалу размяк во рту и на вкус был горек.

– Теперь вы знаете, – сказала она, – я более не принцесса, ожидающая спасения, и более не сплю волшебным сном. Нет нужды уводить меня ни в давнее, ни в новое.

Она говорила нараспев, Роберт и в городе иной раз замечал эту манеру, а ярче всего ему запомнилось, как возле родительского дома она в пророческой отрешенности говорила о бедствиях земли. Тогда этот распевный тон ошеломил его, теперь же производил естественное, благотворное впечатление.

Он увидел, что сидит она на треножнике, как сивилла, а подле ее ног берет начало река, отделяющая город от живых. Сидела она у самого входа в царство мертвых, как норны и парки сидят у входа в жизнь. Бдела над духами, над призраками, что беспамятно скользили мимо и навечно исчезали в пещерах, непостижных более для их сознания. Мимо нее проходили все, кто век за веком возвращался в первозданное лоно, где жизнь утрачивала форму, освобождаясь для вселенских сил возрождения. Она стала одной из хранительниц порога, на эон избавленная от земного коловращения. Ее распахнутые глаза видели пространство по сию сторону реки и отражались в городских тенях, ее помыслы уходили в глубь времен и питали вечность.

– Ты не узнаёшь меня? – спросил он.

– Знать вас лично мне не дано, – сказала она, – я знаю, что вы посланы как Хронист.

– Когда-то мы любили друг друга, Анна.

– В другой реальности, – сказала она.

– Благодаря тебе я оказался здесь, – вознегодовал Роберт, – благодаря тебе стал тем, что я есть.

– Я рассылаю свои мысли как вестников, – сказала она, – и вы услышите их, как слышали, когда говорили с Великим Доном.

– Ты знаешь об этом? – спросил он.

– Когда вы с ним беседовали, – сказала она, – я уже сидела здесь, на этом месте.

Роберт воззрился на нее.

– Матушка Забота, – сказал он и умолк.

– Мы, – нараспев произнесла она, устремив взгляд в пустоту, – три сестры-сивиллы. Одна сидит вон там, у дороги, другая вон там, в гроте, а я вот здесь. Некогда нас называли Надежда, Любовь, Вера, теперь же – Матушка Печаль, Матушка Забота, Матушка Терпение. Мы не зачинаем, не рождаем, мы просто есть.

– Надежда, – медленно повторил Роберт, стараясь, как мальчишка, затвердить наставления сивиллы, – стала Печалью, Любовь – Заботой, Вера – Терпением. Печалиться, заботиться, терпеть – таков смысл твоих речей?

– Многие, – сказала сивилла Анна, – до самого конца скрючиваются в три погибели, словно забытый Богом знак вопроса.