Город за рекой

Перебирая документы, отец углубился в ход процесса, рассуждал о том, как сложно при расторжении брака установить вину, ведь обе стороны затеяли развод с добрыми намерениями и по-человечески великодушно, что ж, и так бывает, старый, опытный практик всего навидался, но затем ситуация обострилась. Противная сторона начала угрожать, что выставит грязное белье на всеобщее обозрение, причем еще вопрос, кто дал к этому толчок – адвокатская контора или сам профессор Мертенс, которого он ранее высоко ценил как человека, а как врача и хирурга считал безупречным, хотя, по всей видимости, есть один момент, мутное место, ну, скажем, явно уязвленное честолюбие, и в ответ надо непременно этим воспользоваться, чтобы предупредить грозящий скандал.

Он листал пожелтевшие бумаги, разбрасывал их, что-то ворчал себе под нос.

От Роберта не укрылось, что лицо Анны, несмотря на пудру, залилось легкой краской.

– Допустимо ли предположить, – сказал адвокат, – что профессор Мертенс мог сделать ту или иную запрещенную хирургическую операцию, хотя бы в самом узком кругу? Тогда, пожалуй, был бы шанс…

Советник юстиции посмотрел на Анну, она молча покачала головой.

– Но что-то должно быть, хоть какая-то слабина у противной стороны, – настаивал он.

– Мне, – сказала Анна, – известно лишь об одной-единственной операции, которую Хассо лучше бы не делать. В этом я не раз его корила.

– Ага! – Советник юстиции приложил ладонь к мясистой ушной раковине.

– Я имею в виду тот случай, когда Хассо спас мою жизнь, чтобы на мне жениться.

Роберт заметил, как отец помотал головой и принялся вертеть серебряный карандашик, намекая, что это совершенно несущественно.

– Аппендицит, – продолжала Анна, неотрывно глядя на Роберта, – был чисто физической реакцией. На самом деле причина моей смертельной болезни заключалась в разбитом сердце. Но об этом никто не подозревал. В ту пору, – теперь она обращалась к отцу Роберта, – я, господин советник юстиции, любила другого, женатого мужчину, хотела быть с ним, только с ним, а он хотел быть только со мной. Целый год прошел как один миг нескончаемого напряжения. Тот другой человек чувствовал или понимал это иначе, нежели я, вдобавок я была совсем молода, еще стояла на пороге жизни. Он долгое время не знал, что я вышла за хирурга, да и Хассо не мог знать, что вместе с разрезом, через который он выпустил гной, до́лжно было зарубцеваться и моей душе. Но этот шрам, ознаменовавший начало моей жизни с Хассо, то и дело опять вскрывался.

Отец Роберта, все еще вертевший серебряный карандашик, пожевал челюстями, потом заговорил:

– С юридической точки зрения это ничего не дает, да и как повод для иска о разводе устарело. Душевные шрамы – прелестный образ, непременно включу его в свой арсенал, но конкретным аргументом практик их никак не назовет. – Он благодушно рассмеялся.

Как раньше, подумал Роберт, и опять ему стало стыдно за отца, которому он бы с удовольствием заткнул рот. Анна оперлась на подлокотники кресла, разглядывая легонько соприкасающиеся кончики пальцев. Мучительность прошлого, терзавшая Роберта, ее не трогала. Она жила в другом мире.

Советник юстиции листал документы, бумага сминалась.

– Дело в том, – продолжил он, – что противная сторона подозревает мою клиентку в противоречащем браку поведении, причем фигурирует и твое имя, Роберт.

– Я могу и уйти, – резко бросил Роберт.

– Отнюдь, отнюдь, – отвечал отец, – мы же всегда друг друга понимали.

– Как тебе угодно, – сказал сын совершенно равнодушно. С детским упрямством он смотрел в потолок.

Советник юстиции обернулся к Анне, которая смотрела то на него, то на Роберта, и сказал, что уже не раз хотел потолковать со своим отпрыском на эту тему, поскольку дорожит честью семьи. И коль скоро сын оказался здесь недавно, то наверняка еще не расстался с прощальными мыслями о жене и детях. А значит, тем более необходимо сохранить незапятнанное имя. Процесс – это война, а не жалоба. Вот все, что он хотел сказать.

Анна и Роберт переглянулись. Он словно выступал перед трибуналом на Страшном суде, казалось обоим. Тайное соглашение всех любящих придавало им силы.

Между тем советник юстиции, повысив голос, продолжал:

– Втягивать Роберта в это разбирательство, которое я как адвокат готов… да нет, которое я почитаю делом своей жизни, – значит подкладывать мины мне самому. А этого мой сын делать не станет, – чуть ли не плаксиво запричитал старик. – Можете думать что угодно, господа, но я буду все отрицать. Это козни противной стороны, им очень на руку, чтобы я как лицо пристрастное сложил полномочия. Они хотят отделаться от меня, хотят сделать тут ненужным!

Он скрючил правую руку, как бы сжимая кулак, и, словно бокал, поднес к губам.

– Но здесь никакой пристрастности более не существует, – патетически произнес он. – Здесь все обретает свой окончательный вид.

Он снова отхлебнул из воображаемого бокала.

– Мама идет! – насмешливо воскликнул Роберт.

Отец испуганно потер ладони, как бы стараясь что-то скрыть.

Анна фыркнула, но быстро зажала рот рукой. Роберт замер, точно в засаде.