Город за рекой

Вновь начался шумный торг, и в конце концов обмен состоялся. Парень сумел выторговать за сапоги овчинную шапку и кожаные перчатки, чтобы затем, присовокупив оставшийся при нем ремень, поменять их на пальто. Курносый меж тем выменял куртку с пуговицами из оленьего рога на кастрюлю, которую живенько сбагрил, получив взамен перстень с печаткой. Под хохот толпы очередной меняла снял с себя штаны, очень уж ему хотелось отхватить чемодан, который парень с оттопыренными ушами нес теперь на плече, уже вместо пальто. Повсюду возникали новые группки менял, желавших пристроить свои вещички, причем партнеры норовили оставить один другого в дураках. Вот так все и менялись, вещи переходили из рук в руки, как ходячая монета, и хор зевак все громче кричал: «По рукам! Согласен!» Портфель меняли на зонтик, зонтик – на нижнюю рубаху, нижнюю рубаху – на шотландские гольфы, гольфы – на вязаные напульсники, пока напульсники снова не обернулись портфелем, а зонтик после сходного круговорота не вернулся к давнему хозяину. Тут зрители шумно возликовали, легонько раскачиваясь из стороны в сторону.

Все истошнее звучали подначивающие возгласы, толпа заволновалась, пришла в движение. Множество мужчин, подхватив друг друга под руки, цепью напирали на такие же встречные цепи, задирали и толкали каждого на своем пути. Все они топали ногами, будто в неуклюжем деревенском плясе. Обменный товар предлагали все громче. Отдельные группы соединялись. Роберт очутился среди безумной неразберихи, и, куда бы он ни сунулся, брешь сию же минуту смыкалась. Народ злорадно вопил:

– Третейский судья! Третейский судья!

Люди то отпрядывали от него, то напирали, выталкивая на середину площади. Солнце садилось.

Внезапно он оказался в плотном кольце на том месте, где завершился последний обмен. Увидел, как курносый натянул сапоги, которые напоследок выторговал обратно, и как лопоухий выпрашивал свою куртку, но предлагал за нее промежуточному владельцу явно недостаточно.

– Третейский судья! Третейский судья! – горланила толпа.

Кто-то замахал платком. И вот уж всюду над головами развевались платки, белые и цветные. Роберт тоже взмахнул своей кружевной шалью. И не успел оглянуться, как лопоухий парень цапнул шаль и бросил меняле, который не отдавал ему куртку. Но тому опять было вроде как мало.

– Третейский судья! Третейский судья! – орали вокруг.

– Господа! – воскликнул Архивариус, зажатый между этими двумя. – Я не местный, вы не можете требовать, чтобы я… – Его слова утонули в гвалте.

Лопоухий с криком выхватил у Роберта палку, швырнул ее под ноги партнеру и выдрал у него из рук куртку. Даже не заметил, что одна из оленьих пуговиц оторвана. Круговой обмен завершился. Каждый вновь обрел свою изначальную собственность. Хоть это и придавало всему действу характер игры, участники, видимо, не доверяли правилам настолько, чтобы не опасаться за ставку. И вновь выцарапав свое, испытывали удовлетворение, получали, так сказать, сюрприз.

Первые тени сумерек накрыли низину площади. Развевающиеся платки упали, толпа разом онемела. Все беззвучно отступали, отворачивались, разбегались по улицам в разные стороны. Роберт обвел взглядом быстро пустеющий рынок и увидел неторопливого господина в сером цилиндре. При его появлении люди и вовсе, словно мыши, кинулись врассыпную. Торговцы тоже разобрали свои прилавки.

В замешательстве Архивариус зашагал по какой-то улице в надежде, что она выведет к Старым Воротам. Его мучило неприятное ощущение, будто за спиной кто-то есть. Он обернулся – никого и ничего.

Жаль, конечно, что он остался без кружевной шали, которой хотел порадовать Анну, и без узловатой палки, которая пригодилась бы в прогулках по городу. И домой придет без ощутимых результатов.

Быстрее, чем думал, еще до наступления ночи он добрался до Архива, где ждал Леонхард с ужином. После Хронист долго сидел в раздумьях. Тишина причиняла боль. Около полуночи он услышал напев рожка, словно бы охотничьего, зовущего на охоту. Звук был какой-то хриплый.

Х

Архивариуса снедала день ото дня растущая нервозность. По городу он ходил торопливым шагом, избегая смотреть по сторонам, будто опасался встретить знакомое лицо или угодить в новое происшествие. Если кто-нибудь стучал в дверь его кабинета, он невольно вздрагивал, как и от любого нежданного шороха. С тех пор как место старухи Мильты заняла новая прислуга, брюнетка, которая с любопытством увивалась подле Архивариуса, он, не отказываясь от номера в гостинице, привык ночевать в пилонной комнатке напротив Архива. И хотя вечерами большей частью засиживался допоздна, спал тревожно, ведь в ночных видениях здешние события перемешивались с воспоминаниями прошлого. Физическое напряжение тоже добавляло нервозности.